– Алле, алле, это майор Криворучко, начмед в/ч такой-то! Я тут вам девять человек отправил с ветряной оспой на своей медпунктовской машине, ждите! – скороговоркой бьет меня в ухо майор.
– Криворучко, ты что там, с ума сошел?! – ору ему в трубку. – Зачем? Я же тебе русским языком сказал, что сегодня мест нет! Почему не изолировал больных на месте?
– Ой, это вы, – тут же тушуется военный врач, – а вы что, дежурите сегодня?
– Я – дежурю. А ты чего мне зубы заговариваешь? На кой ляд ты мне их отправил? Утром планируется выписка. Места освободятся. Тогда и привез бы! А сейчас что прикажешь с ними делать?
– У вас госпиталь, а у меня медпункт. Что я могу? – оправдывается Криворучко. – И полковник на меня давит, командир части.
– А что, у нас в госпитале стены резиновые? Их ваш полковник раздвинет?! – повышаю я голос, но на том конце уже отключились.
Да и чего уже возмущаться, если больных солдат уже все равно везут к нам. Ничего уже не поправишь. Хотя если б мне этот самый майор попался бы тогда на глаза… Лучше бы, чтоб не попадался. Я отправился по отделениям искать места. К двум часам ночи организовали три топчана в переполненной терапии. У них хоть холл шире, чем в хирургии.
В пять утра густо облепленная грязью машина «скорой помощи» привезла девять чуть тепленьких солдатиков. Их так растрясло по разбитой дороге, что когда они вышли наружу, то первым делом попросились дружно в туалет. Вид у парней был жалкий. Проблевавшись, они рядком уселись на топчаны, и я приступил к осмотру.
Да, похоже, майор Криворучко за годы службы здорово поднаторел в диагностике ветряной оспы. У семерых явные признаки этой заразной инфекции. А у оставшихся двоих, хоть я ничего подозрительного не обнаружил, но с учетом того, что они раньше ветрянкой не болели, а сейчас почти пять часов тряслись в замкнутом пространстве салона «уазика», да еще в компании больных, то нельзя исключить факта заражения. Может, до этой поездки они и были здоровыми, но сейчас такую гарантию дать никто бы не взялся.
Большинство людей не замечает, а главное – пренебрегает возможностью заражения ветряной оспой. Особенно, как, казалось бы, от такой ерунды, как кашляющий рядом человек. Почитаемый на флоте адмирал Федор Федорович Ушаков, между прочим, свою первую награду, орден Святого Владимира IV степени, получил не за боевые дела, а за победу над инфекцией. Разумеется, он не боролся с ветряной оспой. Полагаю, чума, которую одолел молодой командир корабля, куда свирепей ветряной оспы и гораздо опасней. Поэтому орден, полученный им в 1785 году, ему принадлежит по праву.
Тогда в Херсоне, где стоял его боевой корабль, вовсю свирепствовала грозная чума. Она буквально выкашивала многочисленные ряды черноморских матросов, оставляя целые суда только что нарождавшегося молодого Черноморского флота без своих флотских экипажей. Ушаков ввел строжайшую дисциплину. Запретил сход матросов на берег и их контакт с другими экипажами, включая и рукопожатия. Все и вся скрупулезно протирали уксусом: кожу личного состава, включая офицеров, продукты питания, доставляемые на борт, посуду, одежду, сам корабль и прочая. Те, кто подолгу службы поднимался к нему на палубу, проходил уксусную инициацию. В результате у него оказались весьма символические потери, и корабль остался вполне себе боеготовен. Чего нельзя было сказать о соседях, где инфекция выкосила от половины и более личного состава.
Ушаков тогда, в конце восемнадцатого века, уже придавал особую значимость изоляции больных и мерам дезинфекции. Причем медицина того времени еще ничего не знала о микробах, и уж тем более о вирусах. Все делалось по наитию. А мы-то чем хуже, живя в веке двадцать первом? Можно много рассуждать о высокой материи, но у адмирала получилось при помощи простых, но действенных приемов справиться с чумой прямо на месте.
Вот прислал майор Криворучко к нам этих несчастных солдатиков. То ли он про ушаковские подвиги не слыхал, то ли сам не докумекал до действенных мер на месте, а только факт остается фактом: взял да и прислал девять несчастных бойцов в переполненный госпиталь. Где уже давно нет ни одной свободной койки. Прислал, привезли, усадили. Машина уехала обратно. Зря, что ли, парни страдали? Я их всех осмотрел, завели истории болезни, назначил лечение.
Только вот лечить где? Я понимаю: майор медицинской службы Криворучко действовал строго по приказу. Ему приказали направить в госпиталь, он и отправил. А то, что там мест нет или еще чего – это уже не его забота. Все правильно: приказы нужно исполнять, даже если они идут вразрез всякой логике. И голову майор не включил. А для чего? За него уже все решили. Госпиталь он, конечно, больше и по статусу выше любого медпункта и медицинской части полка (бригады), да только ситуации бывают разные. Вот попросил же его не торопиться. А, чего уже воздух сотрясать.
К семи утра я закончил написание историй болезни. За это время троих бедняг подняли в терапию и разместили на гостеприимные топчаны. Даже выдали постельное белье и закрасили бриллиантовой зеленью их характерные пузыри на пораженной болезнью коже. Я же остался один на один с теми, кому не хватило мест.
Тусклый свет сорокаваттных лампочек под высоченным потолком неясно освещал бледные серьезные лица попавших в переплет солдатиков. Огромная смотровая комната приемного покоя отапливалась исправно. От чугунных, дореволюционного литья батарей по-домашнему веяло теплом и уютом. За окнами, постанывая, бушевала налетевшая с Балтики вьюга. Жесткий ветер зло кидал в замерзшие до половины окна сухой, похожий на крупу снег. Он бился об их толстые стекла и стекал, словно зыбкий песок, на широкие жестяные подоконники, выкрашенные в одинаковый бордовый цвет. Окон насчитывалось три. Все высокие да широкие. В дневное время отлично обеспечивали естественное освещение. На улице еще царила январская морозная ночь, но чувствовалось, что скоро наступит долгожданное утро.
Больные ветряной оспой военнослужащие, согнув костистые спины, сидели прямо передо мной на угловатых, крытых черным потрескавшимся дерматином кушетках. Шесть кушеток, как раз по числу солдатиков, расставлены в комнате. Но все парни вместе с верхней одеждой и сумками сгрудились только на двух кушетках. Тех, что стояли ближе всего к заваленному различными бумагами письменному столу, что возле дальнего окна. За столом, в уже несвежем халате и с невыспавшимся лицом, сидел я. И я размышлял – куда же их всех девать?
– Товарищ, эээ… извините, не знаю, в каком вы звании. Товарищ доктор, рядовой Зимин, разрешите обратиться? – внезапно прервал тихим от природы, но твердым голосом уже совсем затянувшуюся паузу самый дальний от меня солдатик, тот, что с оттопыренными ушами на лишенной волос рукой армейского парикмахера голове и с заметно выпирающим кадыком на тонкой шее. Лица его толком не разглядел.
– Дмитрий Андреевич, можно без звания. Обращайся, – кивнул я.
– Дмитрий Андреевич, – Зимин явно волновался, он выронил из рук ватный бушлат и меховую шапку, что до этого держал на коленях. Суетливо бросился поднимать. Шапка выпала еще раз и закатилась под соседнюю кушетку. Парень положил бушлат на то место, где только что сидел, а сам, согнувшись пополам, полез за шапкой. Рука немного не дотягивалась, он выпрямился и уставился на меня немигающим взглядом. – Я это, это…
