– Оставь его, – похлопал по плечу военфельдшера Яков Сергеевич. – Ничего у нас не получится.
Собрали консилиум. Пришли начальник госпиталя подполковник Волобуев и начмед Горошина. Вчетвером битый час доказывали онемевшему прапорщику о необходимости эндоскопии. Тот обвел всех остекленевшим взглядом и опять отказался. По итогу отправили его назад. Анализы у него не критичные. Васильев собственноручно подписал отказ от госпитализации и проведении всех диагностических мероприятий и убыл в сопровождений военфельдшера туда, откуда приехал.
– Плохо дело, – глядя ему вслед, тяжело вздохнул Яков Сергеевич, – смерти ищет.
– Может, еще все обойдется? – покосился на него Горошина.
– Может, и обойдется, а может, и нет. Видите, как он настроен? Не желает лечиться. Я, когда с ним разговаривал, он сообщил мне, что у него язва двенадцатиперстной кишки. Причем очень давно. Он всячески скрывал ее, чтоб на Юг съездить. А теперь лечить не хочет. Будь что будет, говорит.
– Зря мы его не оставили, – почесал переносицу Волобуев. – Полечили бы язву без эндоскопии.
– Нет, – покачал головой Яков Сергеевич, – тухлое дело. Он умереть жаждет. Обратно его на Юг уже не пошлют, там таким не место. И он это знает. Поэтому к своим убитым ребятам вот таким макаром хочет присоединиться.
Честно скажу, я специально после узнавал судьбу прапорщика Васильева. То кровотечение он пережил. Из армии его комиссовали. Он отправился на Юг добровольцем. А там его следы затерялись.
Сколько судеб. Сколько покалеченных ребят и душой и телом. А сколько еще покалечат? Одному Богу известно. На войне бывает всякое. Так же как и всякие люди встречаются. Есть трусы, есть храбрецы, попадаются откровенные негодяи.
Капитан Чопиков заболел аппендицитом. Причем приступ этого недуга свалил его не где-нибудь дома или там, сидя в чайной, за рюмкой, а на военном аэродроме, где он вместе с остальными морскими пехотинцами Северного флота дожидался отправки на Юг. Вначале заныло под ложечкой, после боли переместились в правую подвздошную область, усилились. Типичный случай. Сняли Чопикова с рейса и доставили к нам. Где я его и лишил червеобразного отростка.
Как капитана, офицера российской армии, его поместили в отдельную палату. За окном гремело грозами душное лето. Волнующие запахи отцветающей сирени кружили голову. Чопиков в палате расположился один. Так вышло, что больше больных офицеров не было. Тех, кто уже поправился, выписали, а новые еще не заболели.
Скучно стало капитану одному в палате. Первые сутки еще болело в боку, ныла рана. А на вторые уже встал на ноги, прошелся по палате, заглянул к соседям. Там везде солдаты-матросы. Не его уровень. Лето – пора отпусков и головной боли для руководителей: кем заменить ушедших в отпуск сотрудников. У нас же как – всяк норовит уйти передохнуть именно летом. Зимой чего отдыхать?
Глаша Рябова – юная медсестра, только второй год как после медицинского колледжа. Симпатичная дивчина, со стройной, спортивной фигурой. Ею и заткнули кадровую брешь. Раз молодая, спортивная, то сдюжишь. Пошла она в смену – сутки через сутки. Заприметил это Чопиков и глаз свой похотливый положил на Глашу…
– Дмитрий Андреевич, – навзрыд плачет у меня в кабинете Глаша, размазывая жгучие слезы по красивому и строгому лицу, – что хотите со мной делайте, а я больше в офицерскую палату уколы делать не пойду.
– В чем дело? – спрашиваю.
– Он меня за попу и грудь трогает, ы-ыы-ы. Еще и смеется при этом.
– Вот же подлец! А позовите его ко мне в кабинет.
Глаша вышла. Через минут десять вальяжной походкой вплывает Чопиков. Рожа холеная, наглая, зауженные бакенбарды на лоснящихся щечках.
– Что, капитан, оклемался?
– Спасибо, Дмитрий Андреевич, вашими молитвами. Поправляюсь.
– До того допоправлялся, что к нашим медсестрам приставать начал?! Ожил? Буйство плоти взыграло?
– Что вы! Как можно, – улыбка живо сползла с его упитанной мордашки. – Наговаривают.
– Наговаривают?! – я не выдержал и с силой шваркнул кулаком по столу. Карандашница подпрыгнула вверх и завалилась набок, рассыпав по столу содержимое.
– Честное слово – наговаривают! – заюлил Чопиков.
– Здорово, пока твои боевые товарищи там кровь проливают, пока жена, верно, ждет мужа, оберегая покой ваших детей, ты здесь даром время не теряешь!
– Я же не виноват, что у меня аппендицит случился.
– Нет, тут ты не виноват. Ты все прекрасно понимаешь, о чем я говорю! А вот если бы твою дочь, а я знаю, что у тебя целых две дочери, вот такой же Чопиков стал бы лапать своими липкими ручонками, а? Каково им было бы?! А? Что голову повесил? Скажи, что бы ты сделал, если б твою дочь вот такой вот взрослый дядя стал бы домогаться?
– Убил бы! – сжав губы, без промедления ответил капитан.
– Ты вообще соображаешь, что творишь?
– Простите, Дмитрий Андреевич, – похолодевшим голосом выдавил из себя Чопиков.
– Значит, так, капитан, – мой голос принял строгий казенный тон, – если через час Глаша тебя не извинит, то пеняй на себя. Выпишу к чертовой матери сегодня же из отделения и в выписке отражу, за что тебя турнули. Пускай твое командование после разбирается и жена. Полагаю, до нее живо дойдет благая весть, как ты тут жестко страдал от недугов.
– Товарищ начальник отделения, не надо! – взмолился Чопиков. На его побледневшем и покрывшемся липким потом лице отобразились страх и отчаяние. – Как же мне после жене в глаза и детям в глаза смотреть?
– А почему ты о них не думал, когда ручонки свои мерзкие распускал? Сладенького захотелось?
– Простите, Дмитрий Андреевич.
– Ты не понял, что я сказал? Время уже пошло! – я демонстративно посмотрел на часы в мобильном телефоне. – У тебя осталось пятьдесят восемь минут.
Чопиков шаблонно развернулся через левое плечо и быстрыми шагами покинул мой кабинет. Добрая девушка простила его. Девичье сердце отходчиво. Не знаю, что он ей там наговорил, чего такого наобещал. Только через сорок минут она пришла ко мне и попросила не выписывать капитана.
– Пожалела, значит?
– Дмитрий Андреевич, не хочется человеку жизнь ломать. Я же вас знаю – такого напишете.
– Я написал бы правду. Он честь свою офицерскую опоганил.
– У него же дети. Они-то здесь при чем.
– Дети ни при чем. Но если человек гнилой, то рано или поздно эта гниль вылезет наружу.
– Пускай лезет, – упрямо тряхнула Глаша своей красивой головкой, – только я буду знать, что не причастна к трагедии человека.
– Пожалела, выходит?
– Да, пожалела!
– А вот если бы он, мерзавец, довел бы задуманное до конца? Что тогда? Я знаю, у тебя парень есть.
– Но ведь не довел же, – обезоруживающей улыбкой улыбнулась девушка.
