– Не выписывайте меня, пожалуйста, – размазывал по бульдожьим щекам слезики взрослый дядя. – Я, если надо, еще столько же пролежу в кровати.
– Уже не надо. Вы поправились, и пора вставать в строй.
– И что, мне совсем не будет освобождения?
– В поликлинике решат. Но, полагаю, не больше двух недель.
– Две недели, – он схватился за голову, – а отправка первого июля. Успеют заграбастать.
– Жучаев, а вы зачем в армию-то шли? Что, не знали, что на взаправдашнюю войну можно попасть? У военных же профессия такая – воевать.
– Мне полгода до пенсии осталось, край нужно дотянуть. Ну, почему я?! Доктор, может, договоримся? – он с мольбой в голосе посмотрел на меня.
– Может, и договоримся, выпишу прямо сегодня. Швы еще вчера сняли, так что все в полном порядке.
– Нет уж, сказали в пятницу, значит, в пятницу! – лицо прапорщика приняло злое выражение. – Только я все равно не поеду! Ни разу никуда не ездил и тут не поеду! Полгода до пенсии.
И ведь не поехал! Тридцатого июня он попал к нам с переломом обеих лодыжек. Причем Павел Сергеевич Князев, наш замечательный травматолог, внимательно осмотрев Жучаева, засомневался в естественном происхождении перелома.
– Как будто кто кувалдой ударил, – потрогав квадратной формы кровоподтек в проекции сломанных костей, задумчиво произнес травматолог.
– Что вы такое говорите? – нахохлился прапор. – Как можно себя кувалдой ударить?
– Можно, если очень нужно. Или попросить кого об одолжении.
– Мамой клянусь, споткнулся, когда шел домой. Там штырь какой-то из земли торчал. Не заметил.
– Маму уж не приплетал бы!
Доказать что-либо в данной ситуации мы не могли. А впрочем, и не собирались. То не наше дело. Сломал и сломал. Прооперируем. Еще и страховку получит от министерства обороны за покалеченную ножку.
Чем больше в СМИ муссировали запретную тему Юга, тем меньше стали доставлять к нам раненых. Не знаю, что там произошло: или на самом деле обстановка стабилизировалась, или воевать научились, или они были в прежнем количестве, но их стали посылать в другие лечебные учреждения.
За все лето доставили всего пять человек, да и те легкораненые. По сравнению с предыдущей зимой и весной – сущий мизер. Нет дыма без огня. Количество раненых уменьшилось, но выросло число, как бы помягче сказать, больных на голову. Не у всякого военнослужащего психика выдерживала чудовищные реалии настоящих боевых действий. К нам, правда, такие товарищи попадали не часто. Большей частью ими занимались военные психологи, а то и психиатры. Но доставалось и нам.
Помню, в начале июня привезли одного прапорщика из энской дивизии ВДВ с подозрением на желудочно-кишечное кровотечение. Васильев Геннадий Кузьмич – тридцати лет отроду. Среднего роста, крепкого телосложения, обычной славянской внешности: голубые глаза, русые волосы, простое лицо. Пройдешь мимо и не запомнишь. Но что-то в его глазах цвета безоблачного жаркого неба есть такое, что вызывает непонятную, странную тревогу. Это глаза человека, видевшего совсем близко свою смерть, испытавшего ее ледяное дыхание.
Тема депрессий у военнослужащих, побывавших в боях, у нас то ли намеренно, то ли осознанно, но широко не афишируется. Никому не хочется возиться с данной проблемой, кроме узкого круга лиц, что по роду своей деятельности занимаются ей. Говорят, после Великой Отечественной войны было повальное пьянство и дебоши среди вернувшихся победителей. Тогда не было никаких психологов, а была одна водка. Лишь желание возродить страну из руин помогла многим из фронтовиков справиться с собой и вернуться к мирной жизни. Но все равно, даже спустя десятилетия, многие из них все еще ходили в атаку во сне.
Гена Васильев побывал и в окружении, и потерял боевых товарищей. Сопровождающий его военфельдшер шепотом сообщил, что месяц назад там, на Юге, прямым попаданием снаряда в клочья разметало его группу, сидевшую в окопе. По чистой случайности уцелел один Гена. Но вся трагедия разыгралась на его глазах. До той командировки он считался в своей части веселым балагуром, теперь стал неразговорчивым, угрюмым букой.
По стандарту, пациенты с желудочно-кишечным кровотечением, равно как и с подозрением на оное, должны обследоваться эндоскопически. Процедура неприятная, но весьма информативная и нужная: в случае чего можно это самое кровотечение и остановить. Тем более что в Питере почти 90 процентов всех желудочно-кишечных кровотечений останавливается именно так. В народе говорят: «надо кишку проглотить!».
Сегодня утром прапорщик Васильев встал с кровати, и у него тут же открылась обильная рвота кровью. Присоединились общая слабость, головокружение, значимо просел гемоглобин в крови. Из общежития, где он проживал, «скорая помощь» привезла его в ближайшую ЦРБ. Там он наотрез отказался «глотать кишку» и чуть не побил дежурных врачей. Те, не задавая лишних вопросов, переправили в военный госпиталь. Он и там показал свой характер. Его отфутболили к нам. Почему? Никто толком не объяснил. Привезли, и все. Вроде бы как главный хирург подполковник Квелый лично распорядился.
– Нужно сделать эндоскопию, – как можно мягче предлагаю прапорщику после непродолжительной беседы, где он все больше отмалчивался или мотал головой.
– Не дам! – коротко отрезал Гена, вперив в меня налитые кровью глаза.
– Больно не будет. Чего отказываешься? Тебя столько километров везли.
– Не дам!
– А зачем ехал сюда?
– Повезли, я и поехал, – сквозь губу ответил Гена, лежа на кушетке приемного покоя и бесцельно разглядывая трещину на потолке.
– Помереть же можешь, – не сдаюсь я. – Хочешь, под наркозом выполним исследование?
Позвали на помощь старого доктора Якова Сергеевича Мохова. Тот минут десять о чем-то пошептался с Васильевым, затем встал с кушетки и растерянно развел руками. Не даст.
– Я таких ребят знаю, еще в Афгане насмотрелся, – вздохнул Яков Сергеевич. – Лучше его сейчас не трогать.
– Как не трогать, – задергался военфельдшер, – у меня приказ.
– Тут приказы не работают, – строго поверх очков посмотрел на него убеленный сединами ветеран хирургии. – В бой можно послать по приказу, а приказать засунуть в него эндоскоп мы не можем отдать. Это его здоровье. Собственное.
Неожиданно Васильев ухватил стоящего рядом с ним военфельдшера за руку и принялся что есть мочи ее сдавливать. Аж сухой язык высунул от усердия. Давит бедняге на предплечье и чуть улыбается. А военфельдшеру не до смеха. Ему очень больно. У него глаза из орбит повылазили. Мы с Моховым вдвоем еле разжали пальцы десантника. До того сильным тот оказался. У военфельдшера по окружности руки узкие кровоподтеки – следы от пальцев Васильева остались.
– Ты мне чуть руку не сломал, – захныкал пострадавший. – Чего ты на меня набросился?
Прапорщик не ответил, а лишь ухмыльнулся в ответ и вновь занялся потолком.
