Ближе к обеду позвонил Волобуев и строгим командным голосом сообщил, чтоб я никого не отпускал домой, включая офицеров. Это его личный приказ! Я буркнул в трубку: «бу сделано!», и тут же забыл. Предоставил возможность вспомнить о странном приказе капитан Ефимов. После обеда, за два часа до конца моего рабочего дня, он тихо постучался ко мне в дверь и, вежливо испросив разрешения, вошел в кабинет.
– Дмитрий Андреевич, у меня операция аж на среду назначена, разрешите сегодня дома переночую? – с милой улыбкой на добром лице поинтересовался капитан Ефимов. – Я живу в пяти кварталах от госпиталя, а у меня трое маленьких детей. Двое чего-то приболели, жене одной тяжело.
– Да не вопрос, Григорий…
– Можно просто Григорий.
– Хорошо, Григорий, не вижу препятствий. Идите. Можно даже до среды. Дома побрейте операционное поле, утром не ешьте.
– Да я все знаю, мне уже два года назад грыжу оперировали, – расцвел отец троих детей. – Не беспокойтесь, опыт имеется. Рано утром в среду буду как штык в палате.
Капитан в приподнятом настроении вышел, нет, лучше сказать, выпорхнул из кабинета. Я же продолжил разбирать многочисленные бумаги, извлеченные из шкафа. Раззява! Стукнул себя по голове рукой, я же забыл про приказ начальника госпиталя. Ефимова нашел в палате. Он уже снял трико и переодевался в «гражданку».
– Григорий, я дико извиняюсь, – с порога начал я. – Тут вышло недоразумение: начальник госпиталя, подполковник Волобуев запретил всем военнослужащим, включая офицеров, покидать пределы госпиталя. Вам придется до операции побыть здесь, в отделении.
– Как?! – оторвался от укладывания сумки беззаботный Ефимов. Счастливая улыбка, немного поблуждав по лицу, незаметно испарилась. И на смену ей пришло нескрываемое огорчение: взгляд потух, уголки рта опустились, сумка просто выскользнула из ослабевших рук. – Я уже жене позвонил, что скоро буду.
– Ну, вот, – я снова постучал себя по лбу кулаком, пытаясь хоть как-то загладить свою вину, – запамятовал. Голова прохудилась от работы с многочисленными приказами и вводными. Ничего страшного, сегодня уже понедельник почти закончился. Завтра быстро пролетит. А там уже, глядишь, и среда не за горами. Если все хорошо пойдет, я вас в четверг отпущу совсем.
– Но я уже жене позвонил, что приду сегодня, – упавшим голосом повторил капитан и бессильно опустился на соседнюю кровать, протяжно скрипнув ржавыми пружинами.
– Мы люди подневольные, – развел я в сторону руки. – Мне приказали, я выполняю. Вам к чему неприятности? Он же может зайти и проверить или начмеда прислать. Вы же военнослужащий, чего мне вам объяснять насчет приказов.
– Да, да, – задумчиво закивал Ефимов, – я все понимаю. А скажите, начальник госпиталя еще у себя?
– Думаю, у себя еще, – взглянул я на часы.
– Как его звать?
Капитан оделся, обулся и поспешно ушел в штаб. Я прошелся по коридору взад-вперед и, окончательно успокоившись, вернулся в свой кабинет. Не успел я прочитать и половины очередного дурацкого приказа насчет правильного хранения швабры и половых тряпок, как на столе подпрыгнул телефон. Звонок исходил требовательный и раздраженный.
– Вы его ко мне зачем послали? – задыхаясь от бешенства, просипел Волобуев. – Я что, не ясно выразился?
– Это вы о чем? – включил я дурня.
– Я про козла этого говорю, Ефимова! Я же приказал никого домой не отпускать! Что, я неясно выразился?
– Во-первых, – я чуть повысил голос, – капитан Ефимов сам изъявил желание пообщаться с вами. Я ему как запрещу? Он такой же офицер, как и вы! Не солдат и не матрос срочной службы. А во-вторых, я не вижу препятствий для его пребывания дома. Мы, простите, каких-то там лейтенантов сопливых отпускаем на субботу-воскресенье, а они в понедельник со стойким таким перегарчиком с утра в отделение заявляются. Вы, кстати, сами за них попросили на прошлой неделе, или запамятовали? А в-третьих, у офицера, – я специально сделал нажим на «офицера», – дома трое малых деток, и он у нас до среды никакого лечения не получит. Операция у него запланирована на среду. Завтра никак – у травматолога большой операционный день: парней с Юга надо оперировать.
– Насчет лейтенантов было дело. Там уважаемый человек за них просил, – сразу сбавил обороты Волобуев, – они его какие-то родственники. А за Ефимова тоже просили, – он сделал паузу и продолжил уже уравновешенным тоном, – но наоборот, чтоб домой не отпускали.
– О, как интересно? И кто же, стесняюсь сказать, попросил?
– Генерал! Начальник академии, где он преподает. И вообще, это не телефонный разговор. Я чуть позже введу вас в курс дела. Надо было сразу, но замотался. Этот Ефимов не так прост, как кажется. Он знатный скандалист. В Академии своей всех уже достал. От меня вышел такой весь решительный. Готовый к самым активным действиям. Сейчас идет к вам. Не отпускайте его ни под каким предлогом. Мы скоро с Горошиной к вам подскочим.
– Что, все так серьезно? – ухмыльнулся я в трубку.
– Не то слово, – тяжело выдохнул Волобуев. – И будьте осторожны, у него, похоже, в кармане штанов диктофон. Он все разговоры записывает.
Я в растерянности повесил трубку телефона на рычажки и сел в кресло, облокотившись о стол. Нужно было переварить полученную информацию. От хирургии до штаба, если обходить все лужи, ходу минут десять.
– Дмитрий Андреевич, – просунулась в кабинет лишенная всяких эмоций голова Ефимова, – разрешите?
– Да, разумеется. Входите.
– Позвольте мне снять копию с истории моей болезни. Я на это имею полное право, – абсолютно индифферентным голосом потребовал капитан.
– Да зачем это вам?
– Хочу знать, как меня лечат.
– Вас пока еще никак не лечат, а историю возьмите, право вы действительно имеете. Только просматривайте ее у меня в кабинете.
– Не беспокойтесь, я все правила знаю не хуже вас, – раздвинул сжатые губы на восковом лице странный пациент и, взяв из моих рук свою историю болезни, вначале тщательно ее изучил, от корки до корки. А после сфотографировал неизвестно откуда появившимся цифровым фотоаппаратом.
Я все это время сидел в кресле и с интересом взирал на происходящее, старясь понять, какую странную игру он затеял. Безусловно, произошедшая с ним метаморфоза как-то связана с его задержкой в отделении. Но чего он добьется? Раз подполковник сказал «никаких домой», капитану остается только подчиниться.
– Спасибо, вы были очень любезны, – прервал он цепь моих рассуждений, возвратив историю болезни. – Вы еще долго здесь пробудете?
– Около часа. А что?
Он, молча, вышел с задумчивым лицом, а через минут пятьдесят вернулся с серьезным видом, держа в руках большой белый лист формата А-4, исписанный крупным читабельным почерком. Его он и выложил передо мной с таким пафосом, с которым дают ознакомиться глубоко виновного человека со своим смертным приговором.
