— Не знаю. Съемки завтра. А вот что дальше — ума не приложу. Если хочешь, я узнаю и позвоню тебе.
— Конечно, хочу! — воскликнула Татьяна. — А ты как думаешь? Все-таки не каждый день можно своего мужа на Центральном телевидении увидеть!
— А тебе что, мало меня живого? — поддел Комбат.
Татьяна за словом в карман не полезла:
— Ну, если любишь человека, то много его не бывает. Или ты имеешь какие-то возражения? И вообще, если бы меня показывали по телевизору, ты что, не посмотрел бы?
— Посмотрел, — покаянно ответил Рублев.
— Вот и не надо тогда здесь устраивать сцен и рассказывать, как тебе плохо и тяжело, когда любимая жена увидит тебя по ящику.
— Эй, я этого не говорил! — возмутился Комбат.
— Зато подумал, — твердо заявила Татьяна. И возразить на это Борису было нечего. Не оправдываться же в том, чего не делал.
Дальше день превратился в сплошное безумие. Татьяна стала суетиться, формируя завтрашний внешний вид мужа. На робкие возражения относительно того, что он может надеть обычный костюм и галстук и это сойдет за парадный прикид, жена безапелляционно заявила:
— Я не хочу, чтобы ты выглядел куклой. Костюм, галстук… будешь, как колхозник или сантехник из «Поля чудес». Нет уж, давай мы подумаем, как тебя превратить в настоящего персонажа!
И началось! Татьяна перевернула вверх дном весь гардероб Комбата и ничем не осталась довольной. Хотя, когда наткнулась на новенький, ни разу не надеванный камуфляж, немедленно вцепилась в него. Борис увидел, что задумала дорогая супруга, и воспротивился. Он считал, что появление в студии в армейской форме без опознавательных знаков — это для тех, кто либо ничего не понимает в отношении служивших людей, либо пустая рисовка.
Татьяна не очень-то сопротивлялась. Но предложила компромиссный вариант. Надо сделать так, чтобы одежда Рублева сочетала в себе элементы военного и штатского. Так получится, что Борис представляет собой одновременно и армию, и цивильных людей.
Вот этого замечания Рублев, по чести говоря, так и не понял. В смысле — ему было неясно, с какой стати надо кого-то из себя представлять. Вот есть он, Борис Рублев, и зачем ему надо как-то подчеркивать свою принадлежность к неким группам или кастам?
Хотя, конечно, если вдуматься, то ничего плохого в комбинации военной и гражданской одежды нет. Это все очень неплохо выглядит, армейская форма рациональна…
Они начали колдовать. Рублев и не предполагал, что процедура примерки одежды может стать такой интересной.
Итогом совместной работы Бориса и Татьяны стала следующая комбинация предметов гардероба: черные джинсы, темно-синяя футболка и камуфляжный разгрузочный жилет. Теперь Рублев напоминал какого-нибудь наемника или, что более вероятно, вохровца.
Но вообще выглядел он внушительно и мощно. Так что подбор костюма состоялся. Татьяна не преминула заметить еще и то, что очень выгодно будет смотреться повязка на руке Комбата, под которой скрывалась рана. Раз уж он приглашен на передачу в качестве нечаянного героя — бинты будут лишний раз напоминать об этом.
Борису не то чтобы очень хотелось, чтобы его вид кому-то о чем-то напоминал, но все равно получалось, что выглядит он замечательно. И он плюнул на бинты и то, что могут подумать в связи с ними всякие не в меру впечатлительные зрители.
Вечером Комбат хотел прогуляться. Он вышел из дому, посмотрел на тускловатое небо, вдохнул прохладный воздух и прикинул, куда бы пойти.
И тут где-то рядом раздалось громкое:
— Вот, это он! Двух бандюков положил, как с куста!
Рублев оглянулся, ища того, кто решил так бестактно показывать свою осведомленность. И увидел, что на лавочке под кустом сирени сидят три старушки. Они были местными — из соседнего дома, но незнакомыми Рублеву. И теперь бабушки смотрели на Комбата, как на некое диво, привезенное из заморской страны.
Настроение немедленно испортилось. Рублев уже не думал, что ему хочется гулять по городу. Казалось, что сегодня на него будут таращиться все кому не лень. Таращиться и тыкать пальцами, как в ручного хищника, который недавно растерзал пару нехороших ребят и его за это не усыпили, а, напротив, покормили и собираются устроить публичную демонстрацию красавца и умницы.
Вздохнув, Борис отправился домой. Вытащил с полки томик Стругацких и стал читать.
* * *
В представлении Бориса телевизионщики были людьми с двумя шкурами. Одна из этих шкур — это имидж, то, что видят зрители. А вторая — настоящая, та, что и наждаком не отдерешь. А если и отдерешь, то она все равно потом отрастет заново, как восстанавливаются отпечатки пальцев после, скажем, выжигания их кислотой.
Понятно, что имидж может быть любым. Он на то и искусственный, чтобы его можно было строить по произвольному прототипу. Для разных передач нужен разный имидж, и это касается не только одежды. Даже характер ведущего подвергается настоящей вивисекции. Что мы можем получить в результате? Например, жесткого, принципиального типа, для которого, кажется, правда-матка — это самое главное. Или, напротив, женоподобного глиста, от одного вида которого у нормального человека возникает желание взять что-нибудь тяжелое и вмазать этому вырожденцу.
Ну а вторая шкура — что о ней сказать? Вот кто этот человек по жизни есть, такая и она. Тот самый «принципиальный» телевизионный персонаж на поверку может оказаться двоедушным скользким выродком.
Филимонов, оказавшийся около полудня в районе Ярославского вокзала, на первый взгляд производил впечатление человека, не слишком отличающегося от своего телевизионного образа. Ну то есть практически невозмутимый субъект, который способен ровным голосом комментировать любой сюжет — от репортажа с заседания хозяйственного суда до истории об убитой и расчлененной девочке пяти лет. Только одно бросалось в глаза как отличие от образа — несколько другие интонации. То есть они носили отчетливый отпечаток профессиональных, но не несли в себе нарочитости, от которой тоже коробит любого мало-мальски внимательного и думающего телезрителя. Но это был только отпечаток, а в остальном Филимонов говорил нормально.
— Зовите меня просто Василием, — сказал ведущий после приветственного рукопожатия.
— Ну, меня вы Борисом уже зовете. Тогда, может, еще и на «ты» перейдем?
— Запросто! — ответил ведущий.
— Слушай, Василий, а съемка у нас во сколько?
— Как это «во сколько»? Передача выходит в девятнадцать десять? Вот и снимать будем так. У нас же сегодня прямой эфир.
— А чего я так рано приехал? Мог бы на электричке попозже!
— Нормально. Ты у нас самый загадочный гость программы, — ответил Филимонов, лавируя в автомобильном потоке, — И хотя бы кому-то надо знать, что ты из себя представляешь. Лучше всего, чтобы это знал я, раз уж мне досталась нелегкая доля ведущего.
