Черный кабриолет уже скрылся из вида за поворотом. Мощный турбированный двигатель полицейской иномарки бархатно взревел, сдуваемые встречным воздушным потоком струйки дождевой воды на стеклах изменили направление, потекли сначала параллельно земле, а потом и вовсе вверх, норовя вскарабкаться на крышу. Меркулов врубил сирену и проблесковые маячки, и ночь прорезали тревожные красно-синие вспышки.
Погоня оказалась недолгой, и давать водителю потерявшей управление спортивной машины инструкции через внешний громкоговоритель не пришлось. Преодолев крутой поворот, Меркулов резко ударил по тормозам. На обочине, моргая оранжевыми огнями аварийной сигнализации, наперекосяк стояла давешняя фура, а слева от шоссе лежал вверх колесами в глубоком кювете черный кабриолет. Все было ясно без свидетельских показаний: на повороте водитель взбесившейся иномарки окончательно потерял контроль над ситуацией, превратившаяся в неуправляемый метательный снаряд машина по касательной задела полуприцеп фуры, отскочила, вылетела на полосу встречного движения и ушла в кювет.
— Аптечку захвати, — коротко распорядился Меркулов и, выбравшись из-за руля, побежал через дорогу к перевернутому кабриолету.
Здесь уже был второй участник ДТП — небритый дальнобойщик в тренировочных шароварах и надетой на голое тело ватной телогрейке. На ногах у него были пляжные шлепанцы, которые поминутно спадали, норовя потеряться в мокрой ночной траве. Руки у него тряслись, голос дрожал, губы прыгали, но действовал он, как убедился Меркулов, вполне грамотно и где-то даже самоотверженно: не побоявшись возможного взрыва бензобака, вытащил пострадавшего из машины и оттащил на безопасное расстояние. Впрочем, чуточку осмотревшись и подумав, капитан решил, что самоотверженность тут ни при чем. В реальной жизни перевернутые машины загораются и тем более взрываются далеко не так часто, как на экране, да и вытаскивать раненого водителя ниоткуда не пришлось: как и большинство лихачей на крутых иномарках, он пренебрегал ремнем безопасности, и при первом же ударе его, как из катапульты, выбросило из машины сквозь ветровое стекло.
Теперь он лежал в мокрой траве, освещаемый только фонарем, который держал в руке дальнобойщик, да разноцветными вспышками: оранжевыми — аварийной сигнализации и красно-синими — проблесковых маячков полицейской машины. Это был крупный, спортивного телосложения мужчина лет сорока или чуточку меньше, рано облысевший, с холеным, чуть одутловатым лицом офисного работника, одетый в дорогой темный костюм и модное тонкое полупальто из шерсти австралийских мериносов. Судя по виду, досталось ему крепко, что нисколько не удивило капитана Меркулова: после таких приключений редкому счастливчику удается выжить, а уж невредимым не остается никто. Переломы, черепно-мозговые травмы, внутренние повреждения, множественные порезы — вот далеко не полный перечень удовольствий, выпадающих на долю того, кому посчастливилось при такой аварии не сломать себе шею.
— Дышит? — спросил подоспевший Дыгайло. В руке у него была аптечка.
— Вроде дышит, — сказал капитан. — Давай погляди, что можно сделать. Хоть голову ему перебинтуй, что ли…
— А смысл? — внимательно всмотревшись в распростертое у его ног тело, возразил прапорщик. — Только аптечку зря разукомплектуем, он ведь все равно того… не жилец.
— Напомни-ка, где ты получил диплом врача, — опускаясь перед раненым на корточки и шаря по внутренним карманам в поисках документов, холодно произнес Меркулов. — Давай, Валера, работай. Человек ведь!
Документы нашлись в пиджаке. Если верить им, пострадавшего звали Виктором Яковлевичем Лисовским. Подсвечивая себе карманным фонариком, Меркулов сравнил фото в водительском удостоверении с лежащим на земле оригиналом. Фотография, честно говоря, выглядела намного лучше, но сомнений быть не могло: на ней был изображен именно тот человек, который сейчас лежал в мокрой октябрьской траве, балансируя на тонкой грани между жизнью и смертью.
— Что ж вы так, Виктор Яковлевич? — убирая документы в карман форменного бушлата, вздохнул капитан.
Раненый вдруг открыл глаза. Его лицо исказила болезненная гримаса, губы шевельнулись. Послышался булькающий, хриплый стон, а потом Лисовский невнятно, с трудом выговорил:
— Вот такая… сучья… Бурунда.
— Что ерунда, то ерунда, — пробормотал, возясь с перевязочным пакетом, не расслышавший последнего слова Дыгайло.
Меркулов, которому послышалось то же самое, что и прапорщику, молча кивнул. Лисовский больше ничего не говорил. Он лежал неподвижно и даже не стонал, вспышки цветных огней короткими проблесками отражались в его открытых глазах. Капитан вдруг заметил, что эти глаза не моргают, поискал на шее раненого пульс, не нашел и медленно выпрямился, кивнув напарнику, чтобы убрал ставшую ненужной аптечку. Отойдя на несколько шагов, он закурил, постоял немного, вдыхая сырой ночной воздух пополам с табачным дымом и дождем, а затем, уже никуда не торопясь, направился к машине, чтобы вызвать по рации «скорую».
Глава 5
Шла уже вторая половина октября. Дни стояли то солнечные, то пасмурные, но неизменно теплые, зато по ночам в воздухе явственно чувствовалось дыхание приближающихся холодов. Природа медленно, но верно погружалась в осень; кроны деревьев еще зеленели, но в них становилось все больше желтизны, и, если приглядеться, можно было заметить, как сильно они поредели. Дворникам прибавилось работы; во дворах, на газонах и вдоль бордюров на проезжей части воздвиглись пестрые кучи опавшей листвы, и дорожные рабочие в грязных оранжевых жилетах, скребя по асфальту совковыми лопатами, забрасывали ее в медленно ползущие вдоль обочин самосвалы.
За городом тоже наступила осень. Опустевшие после отлета птиц леса примолкли в ожидании недалекого уже первого снега; то, что могло пожелтеть, мало-помалу желтело и облетало, лишь сосны и ели с присущим им стойким упорством зеленели назло готовящейся к очередному наступлению зиме. Здесь, на берегу Оки, сосны росли вековые, в два, а то и в три обхвата. Под сенью раскидистых вечнозеленых крон почти не было подлеска, поросшую седым мхом и вереском песчаную почву покрывал толстый ковер рыжей хвои и старых, с растопыренными чешуйками, шишек. Берег полого спускался к реке, заканчиваясь у самой воды невысоким песчаным обрывом. Над водой нависли корявые, перепутанные корневища, а сам обрыв, как швейцарский сыр дырками, был источен норками ласточек-береговушек. По случаю приближения зимы этот многоквартирный жилой комплекс сейчас пустовал, но можно было не сомневаться, что весной его обитатели вернутся, чтобы вывести потомство.
Старые сосны стояли редко, напоминая медные колонны какого-то гигантского храма, возведенного в незапамятные времена неизвестной науке расой великанов. Среди них в десятке метров от обрыва приткнулась немолодая темно-зеленая «Нива» с рязанскими номерными знаками. Ближе к реке уже потрескивал, с аппетитом пробуя на вкус сухой хворост, почти бездымный костерок. Рядом с ним виднелся складной походный столик, и крупный, чтобы не сказать огромный, мужчина в линялом камуфляже без знаков различия, присев на корточки, выкладывал на него припасы из объемистого армейского рюкзака.
