– Два последних, – ответил Гросман, засунув руки в карманы пиджака, а затем, испытующе глянув на Андриса, спросил: – У тебя есть кто-нибудь на примете? Такой, чтобы точно справился? Я за ценой не постою…
Литовец задумчиво глянул в окно.
– Знаешь, Вов, я люблю море. С детства любил. Еще тогда, когда наши отцы служили на флоте, а мы с тобой пацанами бегали смотреть на волны, я понял, что нет лучшего места на земле, чем то, где вода шепчется с галькой. Правда, тогда море было северное, и подлодок в нем было едва ли не больше, чем крупной рыбы…
– Да уж, не удивишь салютом тех, кто видел атомный флот… – пошутил Гросман, еще не совсем понимая, куда клонит друг.
– Северное море… В нем есть свое величие и спокойствие. Оно пустынное, но этим своим безмолвием дарит умиротворение и покой, наполняет тебя собою. А вот на черноморских пляжах праздная скука. Думаю, что будет неплохо ее развеять и найти твоего таинственного шантажиста…
– Но ты в кои-то веки в отпуске. Я не думал, что…
– Вот и отдохну, – оптимистично перебил литовец. – С Люсей мы два месяца как расстались, так что я свободен словно птица. Это она грезила о Мальдивах и требовала, чтобы я взял отпуск именно летом.
– Ты так говоришь, как будто тебе, начальнику, этот самый отпуск могли не дать.
– Вообще-то три года и не давали, – усмехнулся Андрис. – Оттого моя бывшая и устроила скандал с показным хлопаньем дверьми и чемоданами. Сообщила, что уезжает к матери в Вильнюс, и если я хочу ее вернуть, то должен бросить все и мчаться за ней.
– А ты не помчался? – скорее для проформы спросил Гросман.
– Знаешь, мне кажется, что любовь – это, помимо всего прочего, взаимопонимание и уступки, причем с обеих сторон. Люся прекрасно знала, что работа для меня все. Даже больше. Но раньше ее такое положение дел устраивало, как и возможность тратить сотни тысяч с моего счет на свой шопинг, салоны красоты, отдых. А потом она захотела большего…
– Чего? – Гросман понял, что деловая часть разговора закончена и облегченно выдохнул.
Конечно, лучше было еще раз попытаться переубедить Андриса, чтобы тот не занимался его проблемой лично, а подыскал кого толкового из своих. Все же первый отпуск за три года, и опять работа… Но, с другой стороны Владимир, как делец, радовался: если за дело взялся сам Тратас, то можно считать, что проблема решена. Андрис – бывший сапер, шкурой чуявший угрозу, а ныне руководитель отдела безопасности солидного банка – перелопатит все черноморское побережье, а того говнюка, что решился шантажировать самого Гросмана, найдет.
– Чего? – Андрис со смешком повторил за другом вопрос. – Она захотела, чтобы я на ней женился. Ну, да это ерунда, многие девушки хотят подобного. Но я ненавижу, когда на меня начинают давить и угрожать. Мужчина сам должен принимать решения и сам же за них отвечать.
– Узнаю старого друга, – протянул Владимир. – Но знаешь, сдается мне, что если бы твоя Люся-Люсинда была «той самой», у тебя и мысли бы не возникло дать ей уйти. Ты бы закинул ее на плечо и потащил в ЗАГС. Даже если бы при этом она лягалась, молотила тебя по спине и вопила, чтобы ее отпустили.
Андрис фыркнул.
– Да уж, не ожидал от тебя такого… Вот так в тридцать лет и узнаешь о себе от друга много нового.
– А чего не ожидал – то? – плюхнулся в кресло Гросман и потянулся к бутылке с коньяком, чтобы разлить его по бокалам. – Просто я тебя, Тратас, знаю как облупленного. Это внешне ты невозмутимый сноб. А внутри у тебя сидит дикий первобытный собственник, который просто не позволил бы женщине, которую считает своей, быть с другим. Схватил бы ее и утащил в свою пещеру. В свою загородною двухэтажную пещеру, или в квартиру в центре, или что там у тебя еще есть…
– Хорошо – хорошо. Я тебя понял, – Андрис потянулся за коньяком.
Раздался звон бокалов, поздоровавшихся своими пузатыми боками. Благородный коньяк всплеснулся, ударившись о тонкие прозрачные стенки.
Глава 1
– Ты мне больше не дочь! – истеричный крик, казалось, ввинчивался в уши, проникал под кожу, разносился по венам вместе со жгучей обидой.
Моя мать никогда не отличалась кротким нравом. Скорее даже наоборот: учитель до мозга костей, для которого главнейшая цель – воспитать, заставить запомнить. И эту свою привычку она не оставляла на работе. Увы, и дома каждый день я чувствовала контроль.
«Ты должна», «так нельзя», «не позорь меня» – подобные слова преследовали постоянно, звучали в ушах набатом. Любой проступок, оплошность заканчивались порицанием и часовой отповедью. Нет, руки на меня мать никогда не поднимала, считая сие непедагогичным. Но иногда мне казалось, что ее слова больнее любых оплеух.
Самое печальное было то, что все это Айза Каримовна, она же моя мать, делала с благой целью – воспитать из меня «хорошего человека». Она и отца пробовала «воспитать». Только тот, увы, оказался двоечником в дисциплинах, которые должны изучить люди, чтобы стать «хорошими». Он сбежал от нас, когда мне было семь. Оставил мне на прощание свою необычную музыкальную фамилию, старую черно-белую фотографию из ЗАГСА, где они с мамой еще молодые и почти счастливые, и горечь вкуса лжи. В свои семь я узнала, каково это, когда предают.
Отец ушел за новой, счастливой жизнью к той, которая не пыталась его «воспитывать» и кроить под себя, а принимала таким, какой он есть.
Я осталась с мамой, которая удвоила усилия по моей муштре. Как итог – я в свои семнадцать лет круглая отличница, серая, невзрачная, с очками на носу и косой до середины спины. Зато мама мной гордилась: как же, в школе, где она работает, я единственная золотая медалистка в выпуске этого года.
Мать рассчитывала, что я пойду по ее стопам. Даже не сомневалась, что и аттестат, и результаты экзаменов понесу в педагогический. Продолжу славную династию учителей. И вот сейчас, узнав, что я уезжаю поступать в другой город, она в сердцах высказывала все, что думает о такой неблагодарной дочери, не стесняясь в выражениях:
– Я ночей не спала, все для тебя… Да у меня из-за тебя ничего не было. Ничего. Ни личной жизни, ни счастья. Ты – неблагодарная тварь. Выродок своего отца!
– Моего отца ты выбирала сама. Никто замуж не гнал, – наверное, в первый раз я говорила с ней так. Жестко, на равных. Ставя перед фактом.
Мой выбор. Моя жизнь. И я чувствовала, что если сейчас не уйду, не сбегу, как в свое время отец, то и дальше буду только существовать, воплощая ее амбиции. Это она, не я, мечтала о золотой медали, о всех тех победах на олимпиадах по физике, которые я одержала.
В глубине души я любила свою мать, как и она, по-своему, меня. Но сильнее этой любви было желание вырваться. Совершать свои ошибки, а не быть тем, кого психологи называют умным термином «инструмент для самореализации».
– У тебя ничего не получится. Большой город выплюнет тебя. Даже если и поступишь бесплатно, на что будешь жить? – мать попыталась надавить на последний рычаг – финансы.
