Через пару месяцев Ник сообщил, что нанял постоянную помощницу для работы в магазине на время его поездок по аукционам. Эви Ньюман не отличалась красотой в традиционном смысле – субтильная, с мелкими чертами лица, она скорее напоминала девочку, чем женщину, но прелесть ее огромных карих глаз завораживала. Когда Ник впервые представил Эви, Поузи сразу заметила, что ее сын не сводит с девушки глаз, и точно поняла, что Ник влюбился.
Правда, дальше влюбленности дело у Ника не пошло. У Эви был давний кавалер, которому она, видимо, хранила верность. Поузи столкнулась с ним однажды и удивилась, что же привлекательного могла найти Эви в этом сомнительно интеллектуальном Брайане с резкими и неприятными чертами лица. Разведенный преподаватель социологии в местном колледже, к тому же старше Эви на добрых пятнадцать лет, Брайан имел строгие принципы и высказывал их при всяком удобном случае. Поузи невзлюбила его с первого же взгляда.
Ник стал проводить в поездках за товаром больше времени, а Поузи помогала Эви освоиться в магазине. Несмотря на большую разницу в возрасте, две женщины крепко подружились. Эви очень рано потеряла обоих родителей и жила с бабушкой в разросшемся викторианском особняке Саутволда. Имея только сыновей, Поузи теперь наслаждалась практически материнской любовью к этой девушке.
Иногда Эви отправлялась в поездки с Ником, и Поузи заменяла их в магазине. Ей нравилось смотреть, как после возвращения из такой поездки сияли лучистые глаза Эви, когда она, выразительно жестикулируя, словно по волшебству, своим описанием вызывала в воображении изящный шифоньер, приобретенный ими почти даром на распродаже в одном великолепном шато на юге Франции.
Несмотря на долгие годы счастливого сосуществования с Ником в Адмирал-хаусе, Поузи запрещала себе надеяться, что он будет постоянно жить с ней, и тем не менее испытала опустошительное потрясение, когда он совершенно неожиданно сообщил, что все распродал и уезжает в Австралию. Вскоре это потрясение усугубилось сообщением Эви о том, что Брайан получил хорошую работу в колледже Лестера. Очевидно, он предложил ей выйти за него замуж и она дала согласие. Им также неминуемо предстояло покинуть Саутволд.
Поузи старалась выяснить, почему ее сын надумал свернуть успешный бизнес, который создавал с завидным упорством, и перебраться на другой конец света, но Ник предпочел не откровенничать. Она подозревала, что это решение как-то связано с Эви, у них явно что-то не сложилось, ведь она тоже уезжала.
Его магазин купили очень быстро, и вскоре он уехал в Перт, погрузив на корабль изрядный запас товаров для начала нового рискованного предприятия на диаметрально противоположном конце земли. Поузи и представить не могла, какой потерянной она почувствует себя без него.
То, что Эви перед отъездом из Саутволда не зашла проститься, задело Поузи за живое, но она смирилась с тем, что была всего лишь знакомой взрослой женщиной в жизни юной девушки. И если она прониклась к Эви глубокими чувствами, то это вовсе не означало, что они были взаимны.
Едва пришла зима, Поузи почувствовала знакомое студеное одиночество. Согласно с временем года ее любимый сад погрузился в спячку, и до весны у нее и дел-то особых не было. Не желая погрязнуть в праздном забытьи, она поняла, что ей необходимо срочно найти, чем заполнить эту пустоту. Поэтому она отправилась в Саутволд и сумела найти себе небольшую подработку. Три раза в неделю в первой половине дня она начала работать в картинной галерее. Пусть современная живопись редко радовала ее, но работа давала немного денег и сокращала время одиночества. Она и сейчас, по прошествии десяти лет, по-прежнему работала в галерее.
– Почти семьдесят, – пробурчала Поузи под нос, поставив торт в духовку и установив таймер на нужное время. Выйдя из кухни и направившись к главной лестнице, Поузи думала о том, что жизнь матери сродни титаническому труду. Какими бы взрослыми ни стали оба ее сына, она будет вечно беспокоиться и переживать за них. Если уж на то пошло, то теперь она переживала еще больше; в их детстве она, по крайней мере, точно знала, где они находятся и как себя чувствуют. Она руководила ими, и, разумеется, когда они выросли и вылетели из гнезда, положение изменилось.
Когда она поднималась по лестнице, легкая боль в ногах напомнила обо всем том, о чем Поузи старалась не думать. Да, она дожила до возраста, когда можно оправданно начать жаловаться на всяческие недомогания, но сама-то понимала, как ей повезло сохраниться в довольно хорошей форме.
– Однако вопрос в том, – заметила она, глянув на одного из висевших над лестницей предков, – долго ли еще форма будет соответствовать содержанию.
Зайдя в спальню, Поузи прошла к окнам и открыла тяжелые шторы. Ей никогда не хватало денег, чтобы заменить их, и исходный узор ткани давно выцвел до неузнаваемости.
Из этих окон открывался лучший вид на созданный ею сад. Даже ранней осенью, когда природа готовится ко сну, косые лучи послеполуденного солнца ласкали медленно желтеющую листву деревьев и последние розы покачивали головками, распространяя густой и сильный аромат. В огороде красовались толстые оранжевые тыквы, а ветви садовых деревьев отяжелели от румяных яблок. И цветник под ее окном выглядел просто великолепно.
Отвернувшись от природных красот, Поузи обвела взглядом огромную спальню, где спали многочисленные поколения рода Андерсонов. Ее глаза скользнули по изысканным – в китайском стиле – обоям, начавшим уже незаметно отслаиваться по углам, по тусклым пятнам потертого ковра, уже явно не восстановимого после бесчисленных чисток, и по выцветшей мебели красного дерева.
– И ведь это только одна комната, – проворчала она. – Есть еще двадцать пять других, и все они нуждаются в капитальном ремонте, не говоря уже о фактическом состоянии стен здания.
Будучи честной сама с собой, Поузи понимала, что все эти годы минимально заботилась о доме, отчасти из-за нехватки денег, но в основном потому, что все свое внимание посвящала любимому детищу – саду. И, как любой запущенный отпрыск, дом продолжал незаметно ветшать и разрушаться.
– Я живу здесь, сознавая, что мои дни сочтены. – Она вздохнула, признавшись себе, что начала относиться к этому прекрасному старинному особняку, как к ярму на своей шее. Правда, для своих шестидесяти девяти лет Поузи оставалась в приличной форме, но надолго ли еще ее хватит? Кроме того, она понимала, что сам дом начнет разваливаться, если в ближайшее время не будет проведен капитальный ремонт.
Мысль о том, чтобы сдаться и переехать в какое-то более удобное и менее затратное жилье, ужасала ее, однако Поузи знала, что практически близка к такому решению. Она пока не высказывала идею продажи Адмирал-хауса ни Сэму, ни Нику, но, вероятно, ей следует поговорить об этом с Ником, раз он возвращается.
Раздеваясь, Поузи увидела в зеркале трюмо пристально смотрящее на нее отражение. Седина в волосах, морщинки вокруг глаз и плоть, потерявшая былую упругость, расстроили ее, и Поузи отвернулась. Легче не смотреть, поскольку внутренне она еще чувствовала себя молодой, полной сил женщиной, той самой Поузи, которая любила, обожала танцевать и веселиться.
