Вообще от официоза надо держаться подальше — так считали многие. Еще начнут копать. И вдруг подключатся такие силы из того же официоза, о существовании которых и не подозревали. Все-таки случай из ряда вон выходящий.
И все-таки Алла сообщила по телефону в милицию. К ее удивлению, это сообщение никого там не удивило.
— Ну нашелся так нашелся, — сухо ответили оттуда. — Скажите спасибо кому-нибудь. Обычно не находятся. И больше не морочьте нам голову. Без вас тошно. Да, да, можете написать заявление, что пришел. Мы отметим.
Но вскоре, после первой суеты, Аллой овладела жуть. С кем она теперь будет жить? Кто он сейчас? Он по-прежнему называл ее Женей и порой шептал, что она пришла из ниоткуда. Спал он пока в отдельной маленькой комнатке — это получилось естественно, ибо кем и кому он был теперь в действительности?
«Он не мучается, ты видишь, он не мучается уже», — словно про себя говорила Лена Алле. Последняя ширила глаза, не понимая, и отвечала удивленно: «Может быть, он и не страдает, не мучается, но его нечеловечески отрешенный, словно лунный вид и тихие шаги мучают меня».
Квартира как будто чуть-чуть изменилась с приходом Стасика. Но это «чуть-чуть» казалось Алле зловещим, тревожным. Точно замерли тени на стенах.
И тишина, непостижимая тишина — сколько бы ни говорили, даже громко, Алла, Андрей, Ксюша, — тишина окутывала все звуки, и голоса вязли в ней, как в пропасти. Стасик обычно молчал, но стал внезапно улыбаться.
Эта улыбка, казалось, плыла по комнатам. Чтобы заглушить тишину, Алле хотелось кричать, особенно ночью, среди мрака и суеты черных сновидений. Но она знала, что никакой крик не заглушит эту тишину, не успокоит ее. Крик только подчеркнет всемогущество пугающей тишины.
Наконец, Станислав не отвечал на робкую, отдаленную ласку Аллы, и это ранило ее. Близость была далека. Но не было и реакции ненависти и отторжения. Он только улыбался в пустоту.
Так продолжалось несколько дней, томительных, как дни на луне.
Но потом Алла почувствовала, что Станислав чуть-чуть приоткрылся, стал ближе. Молчание стало исчезать. Иногда его глаза наполнялись слезами, но такими же безучастными, как он сам. Зато он произносил слова, и порой пронзительные.
— Как хорошо, Женя, что ты пришла из сна или оттуда (он сделал неопределенный жест) ко мне, — сказал Станислав ей как-то. — Ты принесла оттуда мне покой. А то мне казалось, что вокруг одна смерть и нет детей.
— Я твоя жена, Станислав, — ответила Алла. — Как же я могла тебя бросить?
— Не отрицай, не отрицай, тебя бы увели под землю. Мы все слабые. Тебя бы поглотили.
Алла не стала спорить.
Лена одна из первых посетила этот дом после такого могильного карантина. Она пришла с Сергеем. В квартире была еще Ксюшенька. Андрей спал в соседней комнате.
Вечер был таким, как будто звезды потеряли свое значение. Одна Россия оставалась. Они сидели за круглым столом и видели зеркало, в котором когда-то отражалось то, чего не было.
Стасик в своей заброшенности стал странно-трогателен, слово мумия, читающая стихи.
Стихи внезапным потоком лились и в сознание Лены. Снова, как раньше и как в будущем. Но образ Стасика и его улыбки внушили Лене поэзию, которую не очень-то можно было читать вслух в данной ситуации.
Ничего не понять, кроме сна бытия,
Кроме Брахмана где-то за миром,
И стою очарованный смертию я,
Торжеством иллюзорного пира.
Вечерний этот пир был не совсем иллюзорен, но вкушавшие — вполне. Так казалось Лене после таких стихов. Ксюша приготовила яства, нарочно сладко-острые, чтобы напомнить Станиславу об этой жизни, пусть короткой, но полной бредовых ощущений. (Ксюша считала вкус формой полноценного бреда — и всегда, когда дома звала мужа отобедать, окликала его: «Пора бредовать».)
Но такой бред не очень воспринимался Станиславом. Он ел мало и с таким видом, будто присутствует при важных похоронах.
Ксюшу это раздражало, и нежные жилки на ее белой шейке отвечали ей взаимностью.
Страшно было затерять себя при таком ритуале. Но Россия за окном жила, и было в этой жизни невиданно-великое, тайное подземное течение, которое шло вопреки всему, что творилось на поверхности, ожидая своего часа выйти наружу.
«Все будет хорошо», — повторяла Лена самой себе, слушая шепот этого течения.
— Станислав, вы помните, как вы родились? — спросила Ксюша как можно мягче.
— Помню, — ответил тот. — Я проснулся тогда в комнате. Рядом была женщина. Ее звали Анастасия. Но я немного помню, что было и до этого…
— Стасик, тебе хорошо с нами? — перебила его Алла.
— Мне всегда хорошо на том свете.
— Ну и слава богу, — вздохнула Ксюша.
— А демоны? — спросил Сергей.
«Важно пробудить Станислава к любому общению», — подумал он.
— Что это за слово? — спросил Стасик у Аллы. — Вы называете себя демонами?
Аллой все больше и больше овладевало сострадание, сострадание к нему, к потерянному мужу. А за состраданием таилась снова любовь, притихшая при лунной тишине.
— А какой же свет для вас не «тот», а «этот», Станислав? — прямо спросила Ксюшенька.
— Не знаю, — был ответ.
— Для него нет «этого» света. Он везде чужой, — проговорила Алла, и голос ее дрогнул.
Лена вскочила со стула и подошла к Станиславу.
— Стасик, — коснувшись его плеча, заговорила она, — мы и есть «этот» свет. Неужели ты не знаешь меня? Не помнишь?
— Я помню Женю, — ответил Станислав. — А вы, может быть, и были, но очень давно.
«Не может, не может такого быть, — подумал Сергей. — Он говорит связно о своем ужасе. Может быть, он разыгрывает нас? Но зачем? Не похоже. Скорее кто-то разыгрывает его».
А все-таки в этой квартире присутствовала сейчас и обыденность. Правда, безумная.
Неожиданно позвонил и ворвался Степан Милый. Никто не ждал его появления. Ведь прошел слух, что он ушел окончательно в себя. Но Алла даже обрадовалась: надо было, пожалуй, разрядить обстановку.
Степан сразу все понял и оценил.
— Я же говорил тебе, Аллуня, — сказал он, полубезумно целуя хозяйку, — что с таким парнем, как Станислав, ничего не случится. Он выйдет сухим из любой воды!
Станислав милостиво наклонил голову. Гостя встретили в целом довольно шумно. Ксюше даже захотелось плясать. Степанушка всех расцеловал, а к Станиславу все-таки не приблизился: понимал. Но радость сияла на его задумчивом лице.
— Из какой метафизической канавы вылез, Степанушка? — нежно спросила Лена.
— Много, много было канав, Лена, — ответил Степанушка, усаживаясь за стол. И вид при этом у него был вполне приличный, словно он вышел не из той канавы, которую имела в виду Лена.
