И он перестал писать, продолжал повышать ратное мастерство, до одурения стрелял изо всех видов оружия, «натаскивал» подчиненных в спортзале, прыгал с парашютом, до кровавых кругов перед глазами совершал марш-броски в любую погоду и ждал своего часа.
«Может, пришло мое время?» — гадал Волин.
Генштабовская «Волга» въехала во внутренний дворик многоэтажного белого дома, в здание Главного развед-управления Генерального штаба, которое московские острословы прозвали звучным вражеским словом «Пентагон». Проверка документов у Волина заняла не более двух минут, прапорщик на КПП, похожий на водителя Динисенко, как оловянный солдатик на своего собрата, певучим южным голосом прогудел, найдя фамилию капитана в списке допуска:
— Можете проходить, кабинет 302, третий этаж.
На третьем этаже было множество черных лакированных дверей с золотыми табличками, здесь толпились такие же, как Волин, откомандированные офицеры. Кабинет с табличкой на двери «302» находился в самом конце коридора. Игорь костяшками пальцев постучал в дверь.
— Войдите, — раздался из-за двери голос.
За столом в кабинете сидел широкоплечий военный с погонами полковника. Форма на его атлетической фигуре сидела как влитая. На богатырской груди, кроме гвардейского значка и «колодки» с юбилейными медалями, красовались еще значок суворовского училища и значок парашютиста. Голубоглазый блондин с мужественным лицом, он был как бы эталоном высшего офицерского состава армии. Портрет Дмитрия Донского на Куликовом поле за его спиной дополнял имидж будущего военачальника.
— Капитан Волин, — Игорь хотел доложить по полной форме, но полковник его остановил.
— Садитесь, капитан, — сказал он, указывая на кресло перед столом.
«Да он, пожалуй, мой ровесник, — неожиданно поймал себя на мысли Игорь, — и, судя по наградам, о войне знает ровно столько, сколько и я, а вот уже полковник...»
Неосознанно взгляд Волина остановился на значке парашютиста, в центре которого над эмалевыми стропами сияло золотом число «500». Как же пятьсот прыжков, тоже мне парашютист-любитель. Небось все прыжки совершались днем при безветрии с высоты восемьсот метров с доходяги «Ан-2», как говорится, в свое удовольствие. Наверное, понятия не имеет, что значит прыгать затяжным с десяти тысяч, когда кислородная маска к морде примерзает. Или ночные прыжки при сильном ветре, когда в темноте не знаешь, куда тебя несет — на опоры высоковольтных проводов или на железнодорожную линию, но точно знаешь, что точку приземления проскочил.
Со значка взгляд капитана сполз вниз и остановился на руках полковника. Длинные пальцы с розовыми, почти как у младенца, аккуратно подстриженными ногтями. Волин сравнил их со своими, где под бледно-белыми ногтями чернела намертво въевшаяся в кожу оружейная смазка. А загрубевшие пальцы скорее напоминали корни дерева. Да, хорошо иметь где-то наверху «волосатую лапу» — без проблем карьеру сделаешь. А что этот полковник знает о службе в армии и тем более в разведке? Небось знает только понаслышке, как пройти в расположение противника, как «пеленать» «языка» или как на пятидесятикилометровом марш-броске жопу до крови стереть, а после еще штурмовать полосу препятствий с боевыми стрельбами и рукопашным боем. Ничего этого он, конечно, везунчик, выдвиженец «волосатой лапы»...
— В Средней Азии были? — спросил полковник.
— Так точно. В восемьдесят девятом учения «Тамерлан», — отчеканил Игорь.
Впрочем, это было в его личном деле. И добросовестный «пахарь» капитан, и баловень судьбы — чиновник в погонах полковника знали, что на учениях «Тамерлан» Министерство обороны задействовало сорок процентов частей спецназа сухопутных войск и флота. С полной боевой выкладкой они сидели у самолетов на военных аэродромах в тогда еще братских республиках Советской Азии и ждали, выпустят душманы отступающие части Сороковой армии или нет. Только после знаменитой фразы командующего Сороковой армией: «За моей спиной нет ни одного советского солдата» командование разрешило провести учения. После прыжков на ближайшие полигоны задействованные части были возвращены к местам своей постоянной дислокации.
Закрыв папку, полковник положил на нее руки и, глядя в глаза капитану, спросил:
— Знакомые, родственники в Москве есть?
— Нет.
— Кому-либо сообщали о командировке в Москву?
— Нет.
— В какой гостинице остановились?
— Меня прямо с вокзала прапорщик Динисенко доставил сюда.
— Хорошо, — пробурчал себе под нос полковник, затем из стола извлек заполненный бланк и, протягивая Волину, сказал: — Вот ваше новое предписание. Место службы Душанбе, подробности по прибытии. Внизу ждет Динисенко, он отвезет вас в Кубинку, оттуда летит самолет в Душанбе. Желаю успехов на новом месте.
Пожав холеную руку полковника, Волин направился к выходу.
Во внутреннем дворике управления возле служебной «Волги» капитана уже ждал Динисенко, протирая лобовое стекло. В салоне машины прапорщик-молчун неожиданно произнес:
— Вам, товарищ капитан, неплохо было бы запастись продуктами. Там, — Динисенко на слове «там» сделал красноречивое ударение, избегая слова «Таджикистан», — сейчас не до разносолов. Да и водки купить не мешало бы, дорога не близкая.
— Мудрое замечание, Динисенко. А ну давай на Смоленку, помнится, в старые добрые времена я там неплохо отоваривался.
Военный аэродром в Кубинке якобы служил лишь для авиационных парадов и всевозможных шоу, которые теперь были в большой моде. Но нет-нет да использовался аэродром по своему прямому назначению. Принимал транспорты с ранеными из «горячих точек» или наоборот — отправлял туда спецгруз.
Комендант аэродрома, высокий поджарый майор с эмблемой воздушно-десантных войск в петлицах, с приличным набором, боевых орденов, зеброй нашивок за ранения и протезом вместо левой руки, встретил Волина с добродушной улыбкой и, пожав ему руку, заговорщицки подмигнул, указывая на чемодан, где позвякивали водочные бутылки.
— Значит, на «борт 204» еще один пассажир, — произнес майор, разглядывая предписание Игоря.
— До вылета время еще есть, а мне сейчас делать нечего, так что проведу тебя, капитан.
— Буду рад.
— Как-никак летишь почти что туда, в Афган, мать его так. Теперь ты для меня как брат младший.
«Кажется, майор выпил лишнее, — отметил про себя Игорь, но презрения трезвого к пьяному почему-то не испытал. — А разве можно презирать человека, искалеченного войной, за эту слабость? Нет, нельзя. Еще неизвестно, каким я вернусь оттуда? Если, конечно, вернусь».
Комендантский «уазик» проскочил мимо часового возле эскадрильи горбатых истребителей-перехватчиков «Су-27», разукрашенных в камуфляжную расцветку, выехал на взлетно-посадочную полосу и устремился к левой рулежке, недалеко от которой стояло несколько монстров транспортной авиации. За парой толстобрюхих серо-стального цвета «Антеев» стоял белоснежный красавец «Ил-76», через открытую аппарель шла загрузка лайнера. Возле солдат, загружавших самолет, стоял крепко сбитый мужчина в летном комбинезоне. Водитель коменданта, круто развернув «УАЗ», резко нажал на тормоза, машина встала как вкопанная.
