Мне ужасно хотелось оглянуться на Дойла, ноя не могла
отвернуться от Риса. Как будто только мой взгляд удерживал его на этой грани. Я
знала, что это не так, но мне казалось, что, если я отведу взгляд даже на миг,
случится что-то очень, очень нехорошее.
Китто прижался к моим ногам так сильно, что я чувствовала
мелкую дрожь, сотрясавшую все его тело. Моя рука все еще лежала на его кудрях,
но не думаю, что ее прикосновение могло успокаивать, потому что в руке, в
ладони теперь было напряжение.
Лицо Риса побелело как молоко, будто что-то белое и сияющее
проплыло под его кожей – как мягкие, светящиеся облака, – проплыло не по
лицу, не по поверхности, а глубже. Яркое васильково-синее кольцо вокруг его
зрачка вспыхнуло неоном; небесно-голубой, обрамлявший его, точно соответствовал
оттенку ясного неба за окном; и последнее кольцо цвета зимнего неба блистало
голубым огнем. Сиял только глаз, и цвета не переливались, хотя я знала, что
такое бывает. Волосы оставались просто белыми, сияние не распространилось на
них. Мне приходилось видеть Риса в полном проявлении его мощи, и сейчас до
этого еще не дошло, но было близко... Слишком близко для чистенького офиса и
сидящего за мной стража.
Я одновременно хотела и не хотела повернуться и увидеть
выражение лица Дойла. Мне абсолютно не была нужна настоящая дуэль здесь и
сейчас, особенно по такому глупому поводу.
– Рис! – тихо позвала я.
Он не взглянул на меня. Этот единственный сияющий глаз не
отрывался от сидящего позади меня, будто больше ничего в мире не существовало.
– Рис! – позвала я вновь, более настойчиво.
Он моргнул и посмотрел на меня. Вся тяжесть его гнева упала
на меня. Я невольно попятилась вместе со стулом. Тут же я поняла, что делать
этого не надо было, но что сделано, то сделано, и оставалось только
притвориться, что это было намеренно. Я встала, и это оказалось моей самой
большой ошибкой: Китто, цеплявшийся за мои ноги, высунулся из-под стола. Как
только маленький гоблин оказался на виду, яростный взгляд Риса упал на эту
бледную фигурку. Упал и застыл.
Видимо, Китто ощутил этот взгляд, потому что обхватил меня
за ноги так отчаянно, что я едва не упала. Мне пришлось схватиться рукой за
крышку стола, чтобы восстановить равновесие, а Рис нырнул через стол,
светящимися руками пытаясь поймать Китто. Я чувствовала, что Дойл уже за моей
спиной, но времени не было. Я видела, как Рис убивает прикосновением. Схватив
его двумя руками за плащ спереди и сзади, я воспользовалась его инерцией, чтобы
сдернуть его со стола и швырнуть в стенку мимо ног Дойла. Стена дрогнула от
удара, и я на миг подумала, что случилось бы, швырни я его в окно, а не в
стену... Краем глаза я видела, что Дойл вытащил пистолет, но меня еще влекла
инерция.
Я выхватила закрепленный на бедре нож, и когда Рис поднялся
на четвереньки, тряся головой, приставила острие к его горлу. Стоило бы уколоть
его или как-то сделать так, чтобы он не смог просто повернуться и сбить меня с
ног, но я не успевала. Я знала, как быстро восстанавливают силы стражи, –
у меня были считанные секунды.
Рис замер с опущенной головой, прерывисто дыша. Кожей ног я
чувствовала, как он весь напрягся. Я стояла слишком близко, ох как близко, но
клинок у его горла был тверд. Кожа его поддалась под лезвием, и я поняла, что
пустила ему кровь. Я этого не хотела; просто слишком спешила. Но он не знал,
что это вышло случайно, а ничто так не убеждает людей в серьезности ваших
намерений, как несколько капель их собственной крови.
– Я надеялась, что ты станешь более терпим к Китто с
течением времени, но, похоже, становится только хуже. – Я говорила тихо,
чуть не шепотом, каждое слово выговаривалось очень тщательно, как будто я не
доверяла самой себе, боясь сорваться на крик. На самом деле я едва могла
говорить – так колотился пульс у меня в горле.
Рис приподнял голову, но я удержала нож на месте, и лезвие
чуть сильнее пропороло кожу. Если Рис думал, что я отступлю, то ошибся. Он
замер.
– Уясни это, Рис. Китто – мой, вы все мои. Свои
предрассудки изволь держать при себе.
Его голос прозвучал сдавленно, как будто до него наконец
дошло, что я могу употребить лезвие по назначению.
– Ты убила бы меня из-за гоблина?
– Я убила бы тебя за нападение на того, кто находится
под моей защитой. Напав на него, ты проявил неуважение ко мне. Сегодня ночью
неуважение ко мне проявил Дойл. Если я чему и научилась у отца и тетки, так это
тому, что лидер, которого не уважают его собственные люди, – всего лишь
марионетка. Я не буду куклой, которую можно трахать или тетешкать. Я буду для
вас королевой или не буду никем.
Мой голос упал еще ниже, так что последние слова я
произносила рычащим шепотом. И я знала в этот момент, что говорю чистую правду,
что если пролить кровь Риса – значит получить власть, которая мне нужна, то я
его убью. Я знаю Риса всю мою жизнь. Он – мой любовник и в какой-то степени мой
друг. И все же я убила бы его. Мне недоставало бы его, и я сожалела о
необходимости сделать это, но я теперь знала точно, что должна заставить
стражей уважать себя. Я вожделела к стражам, мне нравились те из них, с кем я
сплю; я даже почти любила одного или двух, но очень, очень немногих я хотела бы
видеть на троне. Абсолютная власть, настоящая власть над жизнью и смертью –
кому можно доверить такую власть? Кто из стражей неподвластен соблазнам? Ответ
– ни один. У каждого из них есть уязвимые места, слепые зоны, где они настолько
уверены в себе, что видят только собственную правоту. Я верила себе, хотя
бывали дни, когда я и в себе сомневалась. Я надеялась, что сомнение удержит
меня в рамках чести. Может быть, я дурачила сама себя. Может быть, никто не
может получить такую власть и остаться честным и справедливым. Может быть,
права старая поговорка – власть развращает, а абсолютная власть развращает
абсолютно. Я бы сделала все возможное, чтобы этого избежать, но одно я знала
совершенно точно: если я не справлюсь с ситуацией сейчас, стражи возьмут надо
мной верх. Пусть я тогда даже получу трон, это будет бессмысленно. Мне ведь не
трон сам по себе нужен был; но я хотела править, править и постараться изменить
к лучшему положение вещей. Конечно, само это желание могло быть моим слепым
пятном, могло быть началом разложения. Думать, что я знаю, что может быть
хорошо для всех неблагих... Какое ужасное высокомерие.
Меня пробил смех, смех такой неудержимый, что пришлось сесть
на пол. Я держала окровавленный нож и смотрела на двух стражей, обеспокоенно
глядящих на меня. Рис больше не светился. Китто тронул меня за руку –
осторожно, словно опасался моей реакции. Я обняла его, притянула к себе, и
слезы, до той поры удерживаемые смехом, потекли по моему лицу, и я просто
заплакала. Я сжимала Китто и окровавленный нож и плакала.
Я оказалась не лучше прочих. Власть развращает – без
сомнения, развращает. Для того она и существует. Я скорчилась на полу, Китто
меня укачивал, и я не сопротивлялась, когда Дойл бережно, очень бережно вынул
нож из моей руки.
