Серебристые, как рождественская мишура, волосы Холода были
связаны сзади в тугой хвост, так что лицо казалось строгим и сильным и даже
как-то слишком красивым на вид. Хвост серебряных волос разметался по спинке
сиденья и по плечу Холода. Несколько прядей легли мне на плечо и на руку, пока
он докладывал Дойлу. Я коснулась этих сияющих прядей, ощутила их паутинную
мягкость. Волосы у него блестят, как металл, и невольно ждешь металлической
жесткости, когда прикасаешься, а они оказываются мягче пуха. Не раз все это
шелковистое великолепие проливалось на мое нагое тело. Где-то у меня внутри
жило убеждение, что волосы у мужчины должны быть по меньшей мере до колен
длиной. Сидхе высшего света очень гордятся своими волосами – в числе прочего.
Бедро Холода прижималось к моему – такого трудно избежать на
ограниченном пространстве сиденья. Но он прижался ногой к моей ноге по всей
длине – а этого он избежать мог.
Я подняла серебристый локон на уровень глаз, пропуская его
между пальцами и глядя на мир сквозь кружево волос, и тут Дойл сказал:
– Принцесса Мередит слушала то, что мы сейчас говорили?
Я вздрогнула и выпустила локон.
– Да, я слушаю.
По выражению его лица было совершенно ясно, что он мне не
поверил.
– Тогда не могла бы принцесса повторить, о чем шла
речь?
Я могла бы сказать ему, что я как принцесса не обязана
ничего повторять, но это было бы ребячеством, а кроме того, я действительно
слушала, ну... хотя бы частью.
– Холод видел за стенами людей из агентства "Кейн
и Харт". Это означает, что они работают на нее: то ли как телохранители,
то ли как экстрасенсы.
Агентство "Кейн и Харт" было единственным реальным
конкурентом агентства Грея в Лос-Анджелесе. Кейн был медиумом и экспертом по
боевым искусствам, а братья Харт – самыми могущественными магами-людьми, каких
я когда-либо видела. Их агентство чаше занималось личной охраной, чем мы, во
всяком случае, до того, как объявились мои стражи.
Дойл по-прежнему смотрел на меня.
– И?..
– И что? – спросила я.
Холод хохотнул: чисто мужской смешок, гораздо лучше, чем
слова, выразивший его удовлетворение.
Я знала, чем он был так доволен, спрашивать не было нужды.
Он был рад, что само его присутствие рядом настолько меня отвлекало. Я находила
Холода самым... отвлекающим из всех стражей, с которыми я спала.
Он повернулся ко мне лицом, смех еще светился в его
облачно-серых глазах. Смех смягчил совершенство его лица, сделал его более
человеческим.
Я едва ощутимо притронулась кончиками пальцев к его щеке.
Смех медленно исчез с лица стража, оставив глаза серьезными и полными нежной
тяжести несказанных слов, несовершенных дел.
Я вглядывалась в его глаза. Они были только серыми, не
трехцветными, как мои или Риса, но, конечно, они не были просто серыми. Они
были цвета облаков в дождливый день, и как в облаках, цвета в них менялись и
переливались – не от ветра, а от настроения. Когда он наклонил голову, чтобы
поцеловать меня, глаза его были нежно-серыми, как грудка голубя.
У меня сердце подпрыгнуло к горлу, перехватило дыхание. Его
губы скользнули по моим, остановились в нежном поцелуе, дрожью отдавшемся во
всем моем теле. После этого единственного жеста нежности Холод сразу
выпрямился. Мы смотрели друг другу в глаза с расстояния в несколько дюймов и в
этот миг озарения понимали друг друга. Мы делили постель три месяца. Он охранял
меня, я знакомила его с двадцать первым веком. Я видела, как бесстрастный Холод
заново учится улыбаться и смеяться. У нас были общими сотни интимных мелочей, дюжины
шуток, тысячи маленьких открытий о мире в целом, но никто из нас не терял
головы. И вдруг единственный взгляд его глаз и нежный поцелуй – и мои чувства к
нему будто достигли критической массы, будто только и оставалось дождаться вот
этого одного последнего прикосновения, одного последнего долгого взгляда, чтобы
это случилось. Я поняла, что люблю Холода, и по потерянному, даже испуганному
выражению его лица, когда он на меня смотрел, я догадалась, что и он чувствовал
то же самое.
Голос Дойла прорезал тишину, заставив нас обоих вздрогнуть:
– Ты не расслышала, Мередит, что земля Мэви Рид
защищена чарами. Защищена так сильно, как только могла это сделать богиня,
живущая на одном месте больше сорока лет.
Я моргнула в лицо Холоду, стараясь переключить шестеренки у
себя в голове, чтобы прислушаться к Дойлу и понять, о чем он говорит. Я его
услышала, но не была уверена, что мне есть дело до его слов... Пока еще нет.
Если бы мы были наедине с Холодом, мы говорили бы о нас с ним, но мы не были
одни, и, в сущности, взаимная любовь не слишком много меняет. Я хочу сказать,
она меняет все... и ничего. Любовь к кому-то меняет тебя, но в королевских
семьях редко женятся по любви. Брак заключают, чтобы скрепить договор,
остановить или предотвратить войну, приобрести новых союзников. В случае сидхе
есть кое-какие особенности: мы женимся, чтобы размножаться. Я спала с Рисом,
Никкой и Холодом больше трех месяцев и еще не была беременна. Если ни один из
них не подарит мне ребенка, мне не будет позволено выйти за кого-нибудь из них.
Прошло всего три месяца, а для сидхе обычно нужно не менее года, чтобы зачать,
Я не беспокоилась по этому поводу вплоть до последнего момента. И сейчас я тоже
не беспокоилась о том, что я еще не беременна; я беспокоилась, что я не
беременна – и это может значить, что я потеряю Холода. Как только я
сформулировала эту мысль, я поняла, что не смогу уже думать об этом иначе.
Я была обязана отдать свое тело мужчине, чье семя заставит
меня зачать. Мое сердце было вольно делать что ему хочется, но речь шла о теле.
Если Кел станет королем, у него будет право распоряжаться жизнью и смертью всех
придворных. Он убьет меня и любого, кого сочтет угрозой своей власти. Холод и
Дойл не выживут наверняка. Насчет Риса и Никки я не была уверена. Кел вроде бы
не боится их силы, может, он оставит их в живых. А может, и нет.
Я отодвинулась от Холода, тряся головой.
– В чем дело, Мерри? – спросил он. Он схватил меня
за руку и держал ее в своих ладонях, сжимая почти до боли, будто прочитал
что-то из этих мыслей по моему лицу.
Если в присутствии других я не могла говорить о любви, я тем
более не могла говорить перед ними о цене, которую приходится платить за титул
принцессы. Я обязана забеременеть. Я должна стать следующей королевой Неблагого
Двора, или мы все умрем.
– Принцесса! – осторожно окликнул меня Дойл.
Я взглянула поверх плеча Холода в темные глаза Дойла, и
что-то в их выражении сказало мне, что хотя бы он за моими мыслями проследил.
Из чего следовало, что он также догадался о моих чувствах к Холоду. Мне не
слишком понравилось, что они были так очевидны для остальных. Любовь, как и
боль, должна быть личным делом, пока ты сам не захочешь с кем-то поделиться.
