Он напрягся всем телом, почти до дрожи, и я крепче
поцеловала утолщенную кожу. Рис издал едва слышный звук. Я лизнула шрам – очень
нежно. Снова стон вырвался из его горла, и это не был стон боли.
Я лизала гладкую кожу, медленно, осторожно. Его дыхание
перешло в короткие, отрывистые вздохи. Кулаки, все еще прижатые к бокам,
дрожали – но не от гнева. Я водила губами и языком по шраму, пока у Риса не
подогнулись колени. Это Китто поймал его за талию, не я. Маленький гоблин
держал его так, будто Рис ничего не весил.
Я поцелована Риса в губы, и он впился в меня в ответ, как
будто тонул и только я могла подарить ему вдох. Мы опустились на пол, на
колени, Дойл возвышался над нами, а Китто все еще обхватывал Риса за талию.
Рис схватил меня руками за спину и прижал к себе достаточно
крепко, чтобы я, несмотря на оставшуюся между нами руку Китто, ощутила, что он
тверд и готов. Какая-то пряжка или ремень, должно быть, впились Китто в кожу,
потому что он тихо простонал.
Этот едва слышный звук будто подбросил Риса в воздух: он
судорожно огляделся по сторонам и, когда заметил руки маленького гоблина у себя
на талии, чуть ли не завизжал и поспешил освободиться от нас обоих.
Я почти уже открыла рот и сказала, что Рис сделал
достаточно, чтобы удовлетворить меня, но Китто заговорил раньше.
– Я объявляю себя удовлетворенным.
Я уставилась на него:
– Но ты еще ничего для себя не получил.
Он покачал головой, моргая завораживающе синими глазами.
– Я удовлетворен. – Казалось, он хотел добавить
что-то еще, но, видимо, передумал и просто еще раз покачал головой.
Возразил Рис:
– Ты же еще не получил свой кусок плоти.
– Нет, – ответил гоблин. – Но я имею право
забыть об этом.
– С какой стати?
Рис так и остался сидеть на полу, и на лице его читались
страх и растерянность.
– Мерри нужны все ее стражи, чтобы оставаться
живой, – ответил гоблин. – Я не хочу, чтобы она из-за меня потеряла
одного из них.
Рис смотрел на него, пораженный:
– Ты откажешься от своего куска плоти и крови ради
того, чтобы я остался?
Китто моргнул и потупился.
– Да.
Рис нахмурился.
– Ты что, меня жалеешь? – В его голос закрался
слабый отзвук злости.
Китто взглянул на него, откровенно удивленный.
– Жалею тебя? За что? Ты красив, ты обладаешь телом
Мерри, делишь с ней постель. Ты можешь стать королем, если повезет. Шрамы,
которые ты считаешь уродливыми, – это признак большой красоты у гоблинов и
знак большой доблести, они показывают, что ты перенес сильную боль. – Он
качнул головой. – Ты воин сидхе. Никто не смеет поднять на тебя руку,
кроме самой королевы. Посмотри на меня, воин, посмотри на меня. – Он
протянул к Рису маленькие ладони. – У меня нет когтей, а клыки слишком
малы. Я – как человек среди гоблинов.
В голосе Китто впервые чувствовалась горечь. Горечь
унижения. В культуре, где главные ценности – агрессия и физическая сила, он две
тысячи лет прожил презираемым слабаком. Среди гоблинов он был прирожденной
жертвой. Он протягивал Рису эти маленькие ладошки, и на маленьком, нежном лице
был гнев. Гнев и бессилие, рожденные знанием правды: Китто очень хорошо
осознавал, кто он такой и кем ему не стать. Среди гоблинов он был игрушкой
первого встречного. Неудивительно, что он предпочитал оставаться со мной даже в
большом гадком городе.
Глава 6
Спросите любого человека, особенно туриста, где живут в
южной Калифорнии богатые и знаменитые, и вам ответят: в Беверли-Хиллз. Но
Холмби-Хиллз тоже лопается от денег и славы, а земля здесь щетинится высокими
заборами, которые не дают простым смертным, проезжающим мимо, бросить
любопытствующий взгляд на богатых и знаменитых. Холмби-Хиллз – уже не то модное
местечко, каким оно когда-то было, юные восходящие звездочки не стремятся
построить дом именно здесь, но одно осталось прежним: для этих стен и заборов нужно
иметь деньги, много денег. Если задуматься, возможно, как раз поэтому
свежеиспеченные знаменитости не слишком часто переезжают в Холмби-Хиллз –
просто не могут себе позволить.
Мэви Рид могла себе это позволить. Она была звездой первой
величины, но, к счастью для нас, не входила в верхние два процента. Была бы
она, скажем, Джулией Роберте – и нам пришлось бы обманывать ее ищеек из
масс-медиа в придачу к моим. А одного набора настырных репортеров более чем
достаточно.
Против журналистов существовали и средства, не требующие
магии, – например, белый фургончик в пятнах ржавчины, который большую
часть времени стоял без дела в нашем гараже. Детективное агентство Грея
использовало его для слежки, когда машине приходилось слишком долго стоять на
виду. Если окружающие дома были приличными, мы использовали приличный фургон.
Если местечко было не из лучших – мы брали этот. За красивым фургоном всегда
стаей бросались репортеры, надеясь, что внутри прячется принцесса со свитой,
так что пришлось взять старый, хоть он торчал на Холмби-Хиллз как бельмо на
глазу.
Одно из задних стекол фургона заменяла картонка, приклеенная
скотчем. Пятна ржавчины зияли на белой краске открытыми ранами. И в картоне, и
в пятнах ржавчины были прорези для скрытых камер и прочей аппаратуры. Дырки
можно было даже использовать как бойницы для стрельбы – в случае необходимости.
Машину вел Рис, все остальные спрятались в кузове. Страж
сгреб все свои белые волосы под фуражку; качественно сделанная фальшивая борода
и усы полностью скрыли его мальчишескую миловидность. Фуражка и растительность
на лице даже прикрыли большую часть шрамов. Стражи уже стали почти так же
узнаваемы на телеэкране, как и я, так что это было неплохим камуфляжем. И еще –
Рису нравилось играть в детектива. Он переодевался с таким удовольствием,
словно сегодня был самый обычный день; все эмоциональные дрязги развеялись, как
сон.
Китто буквально спрятался на полу у меня под ногами. Дойл
сидел на дальней от меня стороне сиденья, Холод – в середине.
Сидя бок о бок, эти двое были почти точно одного роста.
Стоя, Холод был выше на пару дюймов. У него были плечи чуть шире, тело – чуть
массивнее. Различие небольшое и не из тех, которые легко заметить, когда они
одеты, но все же оно существовало. Королева Андаис говорила о них так, словно
они были двумя сторонами одной монеты. Ее Мрак и ее Убийственный Холод. У Дойла
было имя, помимо прозвища, данного королевой, у Холода – нет. Он был просто
Холод или Убийственный Холод – и все.
На Холоде были темно-серые брюки, достаточно длинные, чтобы
закрывать верх серых мокасин. Обувь начищена до зеркального блеска. Рубашка –
белая, с рубчатым передом и узким воротничком, прилегавшим к гладкой твердой
поверхности шеи. Светло-серый пиджак скрывал наплечную кобуру и сияющий
никелированный пистолет сорок четвертого калибра – таких размеров, что я вряд
ли смогла бы держать его одной рукой, не то что стрелять из него.
