Парсон машинально кивнул, словно я подтвердил его догадку.
Ну что же, пусть думает, что хочет. В самом деле, только идиот может сейчас спрогнозировать мое желание объявить войну косоглазым, а бритты не идиоты ни разу. Пока меня все устраивает, а когда наконец догадаются, будет уже поздно. Конечно, после того, как я раскрыл планы Рузвельту, опасность утечки информации несколько возросла, но не думаю, что американцы сдадут меня японцам или кому-либо еще. Не-э-эт, американцы – нация торгашей, политическое иезуитство у них в крови, они ни за что не упустят возможности нажиться на ситуации. Я даже примерно представляю, как они поступят. Рузвельт сегодня выдал сам себя. Сначала помогут, чтобы стравить с косоглазыми, дождутся результатов, а потом попытаются отжать Сахалин себе. Так что, по моему глубокому мнению, опасаться слива со стороны американцев пока не стоит.
– Мистер де Лавардан, какой вы видите политику России после вашего прихода к власти? – Посол не собирался униматься.
Я мило улыбнулся.
– Пора приобщать Россию к демократическим ценностям, мистер Парсон. Моя политика будет звучать в унисон с политикой моих союзников.
По лицу посла пробежала едва заметная торжествующая ухмылка.
– Мистер де Лавардан… – Он почтительно поклонился мне. – Мы высоко ценим своих союзников и готовы оказывать им любую возможную помощь.
– В таком случае мы договоримся…
Мы обговорили вопросы связи, обсудили будущую встречу с одним из членов британского правительства, после чего расстались абсолютно довольными друг другом.
Ну что могу сказать. Пока процесс запудривания мозгов бриттам идет по плану. Пусть помогают, я не откажусь. Ну а дальше… дальше уже будет поздно. Придется им опять со мной договариваться. Или снова попытаться убить. Но это дело привычное, я всегда готов.
Настроение начало слегка подниматься, но тут я опять заметил японского полковника и вдруг совершенно неожиданно для себя сам себе стал противен. И причина этого тоже не осталась скрытой.
Три тысячи чертей и преисподняя… А ведь я сильно изменился. Превратился в какого-то делягу-торгаша и перестал быть похож на того графа божьей милостью Жана Арманьяка, который всегда смотрел в лицо смерти с открытым забралом и которого не приходилось уговаривать скрестить клинки, и тем более – на штабс-ротмистра Любича, что развешивал гроздьями косоглазых на сахалинских деревьях.
– Черт… – вырвалось у меня.
– Тебе все-таки не дает покоя этот японец? – тихо спросила подошедшая ко мне Майя. – Так убей его и успокойся наконец.
– Я тебя люблю… – Я взял жену за руку и поцеловал ее запястье. – Ты самое лучшее, что со мной случилось.
– Вы изощренный льстец, Александр Любич… – Майя лукаво улыбнулась, а потом прошептала дразнящим шепотом мне на ухо: – Но поторопитесь, кавалер. Ваша дама на вас рассчитывает сегодня ночью.
– Мадам, я всегда к вашим услугам! – Я дурашливо поклонился и приказал айну: – Тайто, отправляйся домой. Возьмешь меч в моем кабинете, на стене второй слева в первом ряду. И парную к нему дагу. Она рядом. Где моя тренировочная форма, ты знаешь. И мухой тащи все сюда.
– Отец… – Айн поклонился и испарился.
– Подраться решил, Християныч? – вздернул бровь Лука. – И кого резать собралси? Никак косоглазого ферта?
– Его, братец, его. Так, пока малой не отъехал, возьми из машины бутылку арманьяка. Да, ту, из темного стекла.
После чего нашел взглядом японца и подошел к нему.
– Мистер де Лавардан? – Полковник явно удивился.
– Вы говорите, что любите виски? Право слово, оно не стоит того. Я вас сегодня познакомлю с другим напитком, более изысканным. И вот еще… Мне здесь не нравится. Сменим декорации…
Я походя стащил со стола пару бокалов, после чего мы вышли в сад.
– Это арманьяк, божественный напиток, он создан задолго до того, как появилось виски. Его надо пить маленькими глотками, не спеша, наслаждаясь каждым мгновением…
– Как насчет тоста? – Харуми взял бокал и задумчиво посмотрел на газовый фонарь через него.
– Не обязательно, но как вам угодно.
Полковник улыбнулся.
– Я просто скажу словами моего любимого поэта. Одзава Роан жил в восемнадцатом веке… – После чего с блаженной улыбкой продекламировал нараспев хокку о тяготах бытия и воскликнул, отпив из бокала: – О-о-о, это действительно божественно. Чем-то напоминает коньяк, но лучше, много лучше…
Я хмыкнул:
– Коньяк и рядом не стоял. Пожалуй, я вам отвечу тоже стихами.
Полковник внимательно выслушал строки о помощи врага и вреде друга, и по лицу его пробежало удивление.
– Очень изящно, и очень глубокий смысл. Кто написал эти стихи?
Я невольно улыбнулся, вспомнив шута Франциска Наваррского.
– Франсуа де Монкорбье, он жил во Франции, в пятнадцатом веке. Его еще называли Франсуа Вийоном.
– Кем он был?
– Поэтом и очень умным человеком. Но бог с ним. Нам пора снова наполнить бокалы. Ваше здоровье… Да, хотел уточнить. Вы говорили, что испытываете искреннюю симпатию ко мне.
– Именно так. Вы мне нравитесь, месье де Лавардан, – подтвердил японец. – Я восхищаюсь вами. Можно даже сказать: вы мой кумир.
– И при этом прекрасно осознаете, что я враг. Не вступает ли это в противоречие с первым утверждением?
– Нет, не вступает. Все дело в сатори… – спокойно ответил Харуми. – Сатори – конечная цель всех духовных и физических упражнений. Прозрение, просветленность. У человека, достигшего просветления, открывается третий глаз, и он начинает видеть действительность как бы со стороны за счет обостренной восприимчивости всех пяти чувств.
«Очередная буддистская мура, – подумал я. – Но звучит заумно и красиво».
Но высказать свое мнение не успел. Нас нашел Тайто.
– Отец… – Айн застыл в нескольких шагах от нас и поклонился.
Я кивнул ему и обернулся к японцу.
– Ну что, полковник. Насколько я помню, вы вызывали меня на поединок. Ваше предложение в силе?
– Почту за честь, – с каменным лицом ответил Харуми.
– В таком случае приступим. Для начала мы вернемся на бал, покажемся там, после чего поочередно покинем наших гостеприимных хозяев. Моя машина будет ждать вас в начале улицы.
Японец поклонился.
– Мне необходимо заехать за мечом.
– Конечно, я подвезу вас.
– Со мной будет два человека, вы вольны взять столько же.
Харуми отрицательно качнул головой.
– Я останусь без сопровождения. Мне просто негде взять достойных свидетелей.
– В таком случае я тоже.
