Наверное, стоило начать протестовать, я же молча сунул правую руку в карман трико, даже вырываться не стал.
— С сегодняшнего дня будешь драить уборные! — приказал Маленский, приняв молчание за покорность, ну или как минимум — страх.
Впрочем, чего уж греха таить — страх я и в самом деле испытывал. Только его совершенно неожиданно перекрыл азарт. А ещё — лютая подсердечная злоба.
Если разобраться, если быть до конца честным с самим собой, ждал этого все последние дни. С Казимиром поквитался, пришло время Барчука…
— И талоны на усиленный паёк нам отдавать станешь! — добавил от двери Боря.
«Кто о чём, а вшивый о бане», — ворохнулась какая-то очень уж отстранённая мысль, а вслух я спросил:
— Разве не Маша сегодня моет?
Вопрос Фёдору по душе не пришёлся, он жёстко встряхнул меня и угрожающе прорычал:
— Мыть будешь ты! А Боря проконтролирует! Или доступней объяснить? А? Объяснить?
Маленский замахнулся свободной рукой, но удара не последовало — просто решил надавить психологически. Только вот в эту игру можно было играть вдвоём, я и сыграл. Левой ухватил обидчика за ворот, а правую вскинул так, что остриё кустарной заточки замерло в сантиметре от его глаза. И в тот же миг сгинуло нематериальное давление чужой воли, сверхспособности снова вернулись ко мне, и будто стало легче дышать, а то и думать.
Или это адреналин мозги прочистил?
Да плевать!
— Ну что, Барчук, заткнулся? Язык проглотил?
За спиной сипло выдохнул Боря, и я толкнул обмершего Федю, заставляя его попятиться к противоположной стене. Под ноги попалось ведро, мы опрокинули его, по кафелю разлилась вода.
— Не дури, Линь! — попросил Маленский, когда отступать оказалось некуда.
— А никто и не дурит, Федя! — расплылся я в широченной и дурной, при этом совершенно искренней улыбке. — Я вашу паскудную породу до икоты ненавижу, всех бы до единого к стенке поставил. А начну с тебя. Убить не убью, но два глаза такому уроду совершенно ни к чему, один точно лишний!
— Успокойся!
— А я спокоен, Барчук. Я — спокоен. Просто ещё не решил, какой глаз тебе оставить — правый или левый. Есть пожелания, а? — Заместитель командира попытался напрячься, пришлось слегка приблизить остриё и прошипеть: — Замер, сука! А то рука дрогнет и не глазное яблоко вырежу, а сразу в мозг заточку засажу!
— Тебе это даром не пройдёт! Под трибунал отправят!
— Плевать! — буквально выхаркнул я это слово в побледневшее лицо Феди. — Ты, мразь, кем себя возомнил? Барином, да? Думаешь, я твой крепостной? Так вот, хрен ты угадал! Я тебя, паскуда, на лоскуты порежу, и плевать, что потом будет! Дальше Кордона не сошлют! А тебя спишут, потому как одним глазом дело не ограничится, это я тебе гарантирую…
За спиной чавкнула по воде резиновая подошва кеда, и я резко повернул голову, прикрикнул на Борю:
— Замер, жирдяй! Я его сейчас без глаза оставлю!
И жирдяй замер, а вот Федя воспользовался случаем и перехватил моё запястье, но рука даже не дрогнула — инстинктивным усилием влил в неё сверхсилу, и та полностью погасила рывок. В свою очередь я слегка надавил, корявое лезвие упёрлось в скулу жертвы чуть ниже глаза, из разреза на коже начала сочиться кровь.
И всё бы ничего, но показная истерика оказалась для измотанной психики той самой соломинкой, что переломила хребет верблюда. Повернул голову туда-обратно и будто висевшую под потолком лампочку толкнул, превратил её в размытое колесо фортуны, ну а дальше и моргнуть не успел, как неподвижными стробоскопами зависли тринадцать электрических фонарей.
Светлее в уборной не стало, лишь ощутимо похолодало, заледенела на кафеле расплёсканная вода, а в меня хлынула жёгшая студёным морозом сверхэнергия. Её приток всё усиливался и усиливался с каждым ударом бешено колотившегося сердца, меня едва не захлёстывало с головой, и стоило поскорее заканчивать этот балаган, но уже понесло.
— Поиграть решил? А давай поиграем! Только, чур, ставь на кон глаз! — прошипел я в лицо Феде, который пытался и не мог отодвинуть в сторону руку с заточкой. А вот мне его ткнуть было — раз плюнуть.
Так почему бы и не ткнуть? Ну вот почему бы и нет, а?
И тут Боря сорвался с места, отвлекая внимание на себя.
Предотвратить его рывок не составило ни малейшего труда даже и без алхимической печи — сейчас всё было предельно просто и понятно, управление кинетической энергией представлялось сущей чепуховиной, погасил импульс гадёныша одной-единственной мыслью. Ну а дальше лёгким усилием воли заставил Борю заскользить по льду в обратном направлении, припечатал его к стене и понял: если нужно, в тонкий блин размажу. Стоит только надавить чуть сильнее, стоит просто этого захотеть и — раздавлю. Одно лишь кровавое месиво и останется.
Осознание этого отрезвило почище опрокинутого на голову ведра студёной колодезной воды. Каким-то запредельным усилием воли я отгородился от вливавшейся в меня энергии, и немедленно погасли двенадцать лампочек над головой, осталась только одна. Меня вышибло из резонанса, и всё бы ничего, но на смену иллюзии всемогущества пришла реальная слабость. Голова закружилась, ноги стали ватными, руки потеряли недавнюю твёрдость.
Прежде чем Федя успел это подметить, я белесым облачком пара выдохнул ему в лицо:
— Полезешь — урою! — быстро отступил и скользнул по наледи к входной двери.
Боря так и стоял у стены; возник соблазн врезать ему левой, но в голове уже прояснилось, и сдержался, поспешно выскочил в коридор. Не сказать — в коридор вывалился.
Кое-как добрёл до комнаты и прямо в одежде без сил повалился на койку, тем самым изрядно удивив Василя и Варю. Они пристали с расспросами, и я отмалчиваться не стал, рассказал о конфликте с Федей, лишь бы только отстали. Голова шла кругом, и кругом шла комната, как плюхнулся на койку, так и начало мотать. Такое впечатление — снова напился, вот ведь ерунда какая!
Спать, спать, спать…
Суббота преподнесла неприятный сюрприз. Нет, поначалу всё шло просто идеально, и Федя с Борей меня демонстративно не замечали, впрочем, как и остальное отделения, но вот на вечернем построении Дыба мрачно всех оглядел и объявил:
— Неправильно рассматривать наряд по чистке уборных в качестве наказания. Наряд по чистке уборных следует рассматривать в качестве возможности поразмыслить о том, что было сделано неверно и как не допустить этого впредь. Согласен, курсант Остроух?
— Так точно, господин старшина! — без промедления выпалил Боря.
— Как думаешь, ефрейтор Маленский нуждается в подобном времяпрепровождении?
Боря судорожно сглотнул и ответил уже далеко не столь уверенно:
— Не могу знать, господин старшина!
— А должен бы, — хмыкнул Дыба и объявил: — Покажешь завтра после побудки ефрейтору фронт работ, вам точно не помешает поразмыслить о своём поведении. Отделение, разойдись!
