Я думала, что хорошо выгляжу – пока не услышала очень уж
продуманную фразу Мэви.
– Похоже, ты мой наряд не одобряешь, – сказала я,
снимая чехол с чайника. Гален весь Лос-Анджелес оббегал в поисках чехла для
чайника, достойного кухни богини. Стражи обычно пили за завтраком крепкий черный
чай – все, кроме Риса. Этот считал, что крутые детективы чай не пьют, так что
пил кофе. Ему же хуже, мне чаю больше останется.
Мэви воззрилась на меня, едва ли не шокированная:
– Я порой забываю, что самые важные для формирования
годы ты провела среди людей. Впрочем, ты даже для людей слишком
прямолинейна. – Она опять промокнула глаза, хотя слезы из них уже не
текли, только на щеках еще оставались влажные полоски. – Ты не
поддерживаешь игру.
Я насыпала в чай сахар, налила сливок и размешала.
– Какую именно?
– Я на тебя зла и потому намекнула, что ты недостаточно
хорошо выглядишь. Ты не должна была переспрашивать, чем мне не понравился твой
наряд. Ты должна была заволноваться, что я нашла твой наряд неудачным. Это
должно было тебя грызть, должно было подорвать твою уверенность в себе.
Я отпила чаю.
– А зачем тебе это нужно?
– Это ты виновата в том, что случилось ночью.
– В чем виновата?
Она едва не всхлипнула в голос.
– В том, что я переспала с этим... с этим лжесидхе.
Я не сразу поняла, о чем она говорит.
– Это ты о Шалфее?
Она кивнула, и тут уже слезы потекли. Не просто потекли –
она уронила голову на светлую столешницу и разрыдалась так, словно душу
выплакивала.
Я поставила чашку и подошла к ней. Не могла я спокойно
слушать эти рыдания. Я их наслушалась уже за недели после смерти Гордона, но в
последнее время она плакала реже. Чему я была рада. В сказках часто говорится о
горькой доле несчастных смертных, влюбленных в нестареющих существ, но Мэви
показала нам обратную сторону такой любви. Когда бессмертное существо
влюбляется в смертного – бессмертному приходится хуже. Мы умираем, а они нет.
Простая жуткая правда. Глядя, как Мэви убивается по Гордону, я думала, во что я
влипаю, выбирая мужа-сидхе. Ведь кого бы я ни выбрала, рано или поздно он
станет вдовцом. Этого не избежать. Не самая приятная мысль.
Я тронула ее за плечо, и она всхлипнула громче.
– Шалфей что-то тебе сделал? – спросила я, тут же
поняв, как глупо это прозвучало.
Мэви подняла голову ровно настолько, чтобы окатить меня
презрительным, хоть и заплаканным взглядом.
– Он ничего не может сделать принцессе Благого
Двора, – прогундосила она.
– Конечно, нет, прости, что спросила. – Я
потрепала ее по плечу. – Но если он не сделал тебе больно, почему же ты
плачешь? Вряд ли секс был так плох.
Она зарыдала в голос, закрыв лицо ладонями. Кажется, она
выкрикнула что-то вроде "Он был чудесен", но слишком уж неразборчиво,
чтобы я была уверена.
Я никак не могла понять, чем она так расстроена, но она явно
страдала. Я обняла ее за плечи и прижалась щекой к волосам.
– Но если все было чудесно, зачем же плакать?
Она что-то ответила, но я опять не разобрала.
– Прости, Мэви, я не слышу, что ты говоришь.
– Не могло оно быть чудесно!
Хорошо, что она на меня не смотрела, потому что лицо у меня
наверняка было совершенно растерянное.
– Ты впервые за целый век ощутила вкус плоти сидхе.
Конечно же, это было чудесно!
Она отняла ладони от глаз и повернулась ко мне, так что мне
пришлось шагнуть назад.
– Ты никак не поймешь, – сказала она. – Он не
сидхе! Это обман, иллюзия – как та ваша яблоня, выросшая у меня в доме. Утром
она развеялась.
– Та яблоня?!
Она кивнула.
Я не удержалась от недоверчивой гримасы:
– Но я ее трогала – листья, цветы, кору. Я запах
вдыхала. Она была настоящая! Иллюзия может что-то скрыть или заставить принять
один предмет за другой, но создать что-то на пустом месте иллюзия не может. Она
должна отталкиваться от чего-то настоящего.
– Как правило, так. Но когда-то сидхе умели творить
такие иллюзии, что о них можно было лоб расшибить. Ты, может, думаешь, что
воздушные замки – это просто сказочки? Когда-то сидхе их строили. Мы могли
творить предметы из ничего. Создавать из одной магии вещи не менее реальные,
чем все на земле.
– Так, значит, дерево было настоящее, – медленно
проговорила я.
– Настоящее – пока действовала магия. Если б оно успело
дать плоды, можно было бы наесться яблоками. Именно так нас кормили волшебные
животные: их было немного, но они возникали заново, когда их съедали.
– Я знаю, что подобные иллюзии возможны, но отец
говорил мне, что способность их производить исчезла уже очень давно.
Мэви кивнула:
– Давно.
– То есть этот дар возвращается к нам вместе с прочей
магией?
– Да. – Тут она улыбнулась довольно бледной копией
той улыбки, что сверкала в сотнях блокбастеров за десятки лет до того, как
появилось слово "блокбастер". Она взяла меня за руки. – Ты нам
его вернула, Мерри, ты и твое волшебство.
– Нет, – покачала я головой. – Нет, не я –
Богиня. Без ее божественной помощи я бы ничего не сделала.
– Ты слишком скромна, – сказала она.
– Может быть, – согласилась я и не удержалась,
чтоб не добавить: – Впрочем, при таком дурном вкусе к одежде скромной быть
нетрудно.
Она отвела взгляд:
– Прости... Мне хотелось тебя задеть.
Я сжала ее руку и отняла у нее свои ладони.
– Почему?
– Потому что я винила тебя в том, что поддалась Шалфею.
– Если верить Рису, поддался скорее Шалфей.
Она по-настоящему покраснела.
– Верно. Противно, но верно. Я увидела, как он сияет в
темноте. Он светился как золотая луна. И я... – Она отвернулась, пряча от
меня лицо. – Он же не из твоей стражи. Я подумала, что он мне не откажет,
и не ошиблась.
– Ты его соблазнила, у вас все отлично получилось, а
теперь у тебя приступ утреннего раскаяния?
– Глупо, да?
– Фейри не раскаиваются в сексе, Мэви.
– Ты толком не жила при Благом Дворе, Мерри. Ты не
знаешь наших правил.
– Я знаю, что вы считаете низшими всех, кроме
чистокровных сидхе, как бы они ни были одарены.
Она повернулась на стуле и посмотрела мне в глаза:
– Да, так.
