Замирив этот рубеж, во второй половине 298 года Диоклетиан вернулся на север. Мы знаем, что к тому времени в Фаюме уже велась систематическая перепись земель, шла очистка ирригационных каналов, а засушливые земли на краю пустыни превращали в пашни. Страна была наводнена войсками, и местное население пребывало в мрачном расположении духа. Дошедшие до нас платежные и дарительные расписки свидетельствуют, что в Фиваиде находились части различных войск — лучники, пехота, верблюжья кавалерия, собранные сюда из легионов II Траянова, II Геркулия, III Диоклетиана и других.
[141] Продовольствие для них поступало напрямую из постоянно стекающихся налогов зерном, вином и другими продуктами, которые новоназначенные чиновники собирали в городах и деревнях (топархиях) подчиненных им номов. Двор и военный эскорт Диоклетиана, составлявшие, возможно, 2―3 тысячи человек, стали дополнительным бременем для нильских городов: им требовались квартиры, пища, речной транспорт и много чего еще. Из папирусов видно, что эта огромная толпа должна была прибыть в Панополис, в Верхней Фиваиде, в конце сентября. Нам открывается зрелище злополучных чиновников, лихорадочно пытающихся добыть все необходимое в строптиво настроенных городах и деревнях, едва оправляющихся после подавления восстания. Сохранилась объемная пачка писем от нового стратега Панополитанского нома подчиненным ему городским чиновникам; те извиняются, тянут время и даже бесцеремонно объявляют стратегу, что он может сделать со своими требованиями. В страхе, рассыпаясь в извинениях, он пишет вышестоящему начальству, прокуратору и заведующему финансами, ссылаясь на вставшие перед ним трудности. Характерны следующие строки:
Прокуратору. Мой господин, следуя вашему приказу, гласящему, что корабли казны, реквизированные в Верхней Фиваиде, должны быть починены и оснащены для ожидаемого нами счастливого события — приезда нашего повелителя императора Диоклетиана, не знающего поражений старшего августа, я приказал президу города Аврелию Плутогену, также называемому Родином, выбрать чиновника, чтобы тот добросовестно следил за ходом починки указанных кораблей... а также выбрать надзирателя для тех же кораблей, чтобы получить деньги из государственного банка на понесенные расходы... Однако он, проявляя неуважение к этому почетному долгу, имел наглость ответить, что город не следует беспокоить такими делами... И это не все: условлено было, что будет произведен смотр надзирателей и сборщиков анноны в различных местностях, чтобы отобрать тех, кто будет сопровождать императора. По всем этим поводам я обращался к президу устно и письменно, и не единожды, но много раз... Если этот человек начнет оказывать открытое неповиновение приказам, другие могут сделать то же, и такое вопиющие небрежение поставит под угрозу всю администрацию.
[142]
В таком угрюмом настроении египетское простонародье встречало своего императора.
Позиция властей относительно манихеев изменилась, когда Рим осознал их возможную связь с Персией. Отличительные черты этой религии — общины, замкнутость и враждебность по отношению к греческим и римским богам — теперь предстали в крайне подозрительном свете: они казались тлетворным влиянием Персии, которое нужно было искоренить. Коренная перемена от абсолютной терпимости к полному подавлению несколькими годами позднее нашла отражение в жестоких инструкциях, адресованных Диоклетианом Юлиану, проконсулу Африки, касательно местных манихеев:
Непозволительно, чтобы новая религия порицала древнюю... Величайшее преступление — упразднять то, что некогда было определено и установлено древними... Поэтому мы намереваемся со всею ревностью наказывать злостное упрямство дурных людей, которые противопоставляют новые и неслыханные секты древним богослужениям, чтобы уничтожить по своему гнусному произволу то, что нам некогда было даровано богами... Есть опасность, что со временем они... смогут своими позорными обычаями и извращенными законами персидских людей... своей отравой заразить скромный и спокойный римский народ и весь наш земной круг...
Поэтому мы повелеваем предавать основателей и глав вместе с их отвратительными писаниями строжайшему наказанию — сожжению в огне; их приверженцы, и прежде всего фанатики, должны быть караемы смертью, их имущество подлежит конфискации в пользу фиска... Язва этого зла должна быть с корнем вырвана из нашего счастливого века.
Если какие-либо чиновники или граждане высокого ранга или отличий перешли в некую чужеродную, гнусную и позорную веру, особенно в эту персидскую религию, следует конфисковать их имения, а самих виновных отправить в рудники в Фене или проконнесские рудники...
[143]
Преследования манихеев, хотя и вызванные страхом перед Персией, сыграли свою роль и в изменении отношения властей к христианству.
С началом активного сезона 298 года Галерий начал новое наступление против персов. Его армия состояла из первоклассных частей с Дуная, подкрепленных отрядами готских и сарматских наемников, и, согласно некоторым источникам, насчитывала до 25 000 человек. Это свидетельствует о растущем успехе оборонительной политики тетрархии: при том, что дунайская граница лишилась таких значительных сил, она не была прорвана под напором очередного нашествия варваров, как часто случалось раньше.
На этот раз, говорят историки, Галерий избегал открытых равнин Месопотамии, таких удобных для персидской конницы, и двинулся на северо-восток через горы Армении. При поддержке все того же Тиридата Галерий смог усилить свое войско за счет армянских новобранцев. Максимально используя рельеф местности, его разведчики следили за неповоротливой массой персидской армии, продвигавшейся через долину в верхнем течении Аракса. Там, возле современного Эрзурума, Галерий внезапно напал — вероятно, это был классический образец атаки такого рода. Оно посеяло невообразимый хаос в стиснутой в долине армии персов, которые никогда не отличались умением держать боевой порядок. С персидской конницей справились всадники Тиридата, и в последовавшей за этим схватке армия Нарсе потерпела кровавое, сокрушительное поражение. Царь царей был ранен и едва сумел спастись со своей охраной, но его великолепные шатры, сокровища, сопровождавшие его члены семьи и гарем были захвачены римлянами. Добыча была так велика, что вошла в легенды. Ее перевозка составила изрядную трудность для обоза, как показывают длинные вереницы вьючных животных, изображенные на арке в Фессалониках.
Это было долгожданное возмездие за унизительную судьбу римского императора, плененного персами 35 лет назад. Нарсе бежал из Армении в глубь Ирана, вероятно, рассчитывая организовать новое сопротивление против возможной попытки захватить центр его империи. Галерий двинулся следом, вошел в Нисибис, затем пересек Тигр и захватил столицу персов, Ктесифон. Мощь и величие Ирана были растоптаны в пыли: его тяжелая кавалерия, его наводящие ужас слоны, его огненные знамена и огненные алтари, сопровождавшие в битву царей, его золото, драгоценные камни, дворцы и пышные атрибуты власти восточных владык — все это стало добычей героического римского солдата. На волне эйфории после своей победы Галерий вполне мог рисовать себе картину полного завоевания Персии, повторение подвига Александра — мечту, которая преследовала стольких римских полководцев. Некоторые более поздние хронисты даже упоминают — хотя и ошибочно, что он достиг Инда
[144].
