Максимиан, как и многие другие высокие военные чины, был родом из дунайских крестьян: его родиной был Сирмий (современная Сремска-Митровица). Это был умелый командир, человек неукротимой энергии с жестким, властным характером, который был способен скорее на неистовую преданность, нежели на тонкий заговор. Аврелий Никтор описывает Максимиана как «человека хоть и малообразованного, но зато хорошего и умного воина». В отличие от своих соратников, которые, занимая трон или должности префектов, понемногу начинали осознавать пробелы в своем образовании, Максимиан ни в грош не ставил культуру и не делал никаких попыток к ней приобщиться. Официальный панегирик, составленный несколько лет спустя и прославлявший заслуги Максимиана, сравнивал его победы с давней победой Сципиона над Ганнибалом, о которых, как предполагал оратор, Максимиан, возможно, никогда не слышал.
[82]
Но главным качеством Максимиана была не неотесанность, а отсутствие политического воображения. В противовес Диоклетиану он был прямым, косным солдафоном, чей кругозор ограничивался битвами, победами и военной дисциплиной. Разумеется, он, как и все прочие, был честолюбив, но его понимание власти было довольно консервативно, а его побуждения — ясны и в целом вполне достойны. Чтобы составить заговор, ему, вероятно, потребуется подстрекательство кого-то похитрее. Именно из-за этих качеств Диоклетиан и выбрал его себе в наследники, чтобы впоследствии соправитель воплощал в жизнь замыслы императора без каких-либо изменений. Гиббон, восхищаясь смекалкой «ловкого далмата», указывает на другие плюсы выбора Диоклетиана:
Пороки Максимиана были не менее полезны для его благодетеля. Будучи недоступен для чувства сострадания и никогда не опасаясь последствий своих деяний, он был всегда готовым орудием для совершения всякого акта жестокости, на какой только угодно было хитрому Диоклетиану подстрекнуть его. В этих случаях Диоклетиан ловко отклонял от себя всякую ответственность. Если политические соображения или жажда мщения требовали кровавых жертв, Диоклетиан вовремя вмешивался в дело, спасал жизнь немногих остальных, которых он и без того не был намерен лишать жизни, слегка журил своего сурового сотоварища и наслаждался сравнениями золотого века с железным, которые обыкновенно применялись к их противоположным принципам управления.
[83]
В том, что временами Максимиан бывал жесток, сомневаться не приходится, но некоторые обвинения Лактанция — что он насиловал дочерей сенаторов, что куда бы он ни отправлялся, он вырывал девственниц из родительских объятий, чтобы утолить свою похоть, — настолько неоригинальны, а некоторые из них взяты из настолько враждебно настроенных источников, что воспринимать их нужно скептически.
[84] Прежде всего, было бы неверно полагать, что Диоклетиан попросту манипулировал своим простодушным сподвижником. Если бы это было так, свирепый и обидчивый Максимиан рано или поздно поддался бы ядовитым речам какого-нибудь ловкого придворного. К Максимиану, несомненно, нужен был умелый подход, но в их отношениях и в самом деле можно увидеть редкостное взаимное уважение. Максимиан признавал политическую мудрость Диоклетиана и собственное относительное невежество в деле государственного управления и был готов следовать советам во всех важных вопросах. Диоклетиан же, в свою очередь, не ограничивал своего соправителя во всех полагавшихся ему военных и имперских почестях и никогда не делал даже намека на свое интеллектуальное превосходство. Разумность подобного сотрудничества стала ясна лишь много лет спустя, когда Максимиана, который опрометчиво начал борьбу за власть, оставшись без своего советчика, быстро перехитрили его враги.
Называли и другую, менее лестную причину возвышения Максимиана: что Диоклетиан был посредственным полководцем и, зная это, нуждался в хорошем военачальнике, чтобы тот занялся собственно сражениями и маневрами; проводили параллель с Августом и Агриппой. Возможно, это правда. Диоклетиан знал себя достаточно хорошо, чтобы понимать, что в нем заложены способности скорее организатора, нежели боевого командира. В любом случае, он был намерен раз и навсегда восстановить прочные границы империи на месте разоренных зон военных действий, оставленных его предшественниками, а для этого — каким бы великим полководцем он ни был — ему придется разделить командование войсками. В следующие пять лет оба соправителя неустанно сражались каждый на своем участке границы.
Мы полагаем, что Максимиан был торжественно объявлен высокородным цезарем и filius augusti (сыном Августа) в Милане, летом 285 года, спустя всего несколько месяцев после решающей битвы при Марге; и тогда же либо вскоре после этого был принят в семью Диоклетиана на правах его сына, взяв имя Валерий. Само по себе это соответствовало традиции. Цезарем обычно становился законный сын августа, например Карин; точные размеры власти цезаря были размыты, но он носил официальный титул и считался наследником трона. Законный «сын» Диоклетиана, Максимиан, был почти его ровесником и быстро получил все полномочия и силу, которые нужны были для исправления дел в Галлии.
В обычное время галльские провинции были одним из богатейших регионов империи: объем экспорта сельскохозяйственной и промышленной продукции здесь намного превышал показатели Италии. Если только суметь восстановить мир и внутренний порядок, Галлия наверняка снова начала бы богатеть. Очень показательно, что за несколько десятилетий пришла в упадок даже эта плодородная страна. В приграничных районах, на основных направлениях вторжений, таких как долина Роны, некогда тучные поля превратились в лес и заброшенные заросли кустарника, виллы и фермы были разрушены и безлюдны. Гордые города лежали в руинах: причиной тому были грабежи варваров, государственные поборы и нужда в строительном камне для возведения оборонительных стен. Жителям процветающих, утонченных галльских городов, какими те были полвека назад, зрелище теперешней разрухи показалось бы кошмарным сном — чем-то вроде научно-фантастических романов о мире после катастрофы, которые завораживают читателей и наши дни. Группки напуганных, истощенных людей, жадных до новостей и падких на слухи, ютятся посреди разрушенных городов, почти не общаясь друг с другом, с опаской пользуясь дорогами и выращивая, что можно, на заброшенных полях. Банды неуправляемых вооруженных чужаков приходят без предупреждения и требуют приюта, угрожая сжечь город, и рассказывают о районах, где все жители бежали от грозных германцев, а некоторые даже поселились в пещерах.
Первым заданием Максимиана было навести в этом хаосе некоторое подобие порядка, а затем подготовиться к походу на варваров в устье Рейна. Повстанческое движение багаудов (bagaudae, «воинствующие») состояло из крестьян, пастухов, колонов и прочих, под предводительством Элиана и Аманда, объявивших себя императорами. Однако багауды не знали военной организации и не умели сражаться, а их вооружение в основном состояло из топоров, сельскохозяйственного инвентаря и прочих похожих орудий. Порождение гнева и отчаяния, багауды не имели определенной цели: возможно, что их первые предводители даже пытались остановить открытый мятеж. Перед лицом профессиональной армии ряды багаудов начали таять, и конные части Максимиан не-сколько месяцев прочесывали сельскую местность, освобождая города и вселяя мужество в их гарнизоны, уничтожая разрозненные отряды неумелых вояк-повстанцев. К началу 286 года бунт был усмирен в достаточной степени, чтобы Максимиан мог сосредоточиться на рейнской кампании. При всей своей необходимости эта война против подданных Рима, жизнь которых превратилась в ад из-за поборов правительства и набегов варваров, была жестокой, подлой мерой, и государство это понимало. Она не вошла в число официальных побед, и в позднейшем панегирике Максимиану тактично сказано: «Я умолчу о тех событиях, ибо я вижу, что ты, в твоем великодушии, желал бы скорее забыть об этой победе, нежели праздновать ее».
[85] Избегнувшие гибели мятежники потихоньку вернулись по домам, но на тот момент правительство мало что могло сделать для них — разве что оградить Галлию от вторжений и удержать от грабежа со стороны своих собственных солдат.
