Но он так и не понял. Я и сам-то не был уверен, что понимаю, о чем говорю. Но как-то раз мы с Дагом Лотаром взяли в рот по черной конфете, переглянулись и сказали в один голос: а по вкусу она — зеленая! А потом как-то осенью у нас были в гостях бабушка и дедушка, Гуннар, папин брат Альф и его жена Сёльви. Мы ели креветок, крабов и омара, которых на днях поймал сетью папа. Вдруг Сёльви взглянула на папу и говорит:
— Подумать только, что ты сам поймал этого омара! Просто чудо, до чего вкусно!
— И впрямь чудесно, — сказала бабушка.
— Ничего нет вкуснее омара, — сказал папа. — Но мы не можем знать, одинаковый ли вкус мы все ощущаем.
Сёльви глянула на него:
— Это в каком же смысле?
— Я знаю, какой вкус ощущаю я, — сказал папа, — но не имею представления, что ощущаешь ты.
— Вкус омара, конечно, — сказала Сёльви.
Все рассмеялись.
Я не понял, над чем они смеются. Ведь правы были оба. Но тоже засмеялся вместе со всеми.
— Откуда тебе знать, ощущаю ли я вкус омара одинаково с тобой? — спросил папа. — Ты же не знаешь — может быть, для меня у омара вкус варенья.
Сёльви собиралась что-то сказать в ответ, но промолчала, посмотрела на омара в своей тарелке, потом на папу. И покачала головой.
— Я это не понимаю, — сказала она. — Вот же лежит омар. И у него вкус омара. Какое еще варенье!
Остальные снова засмеялись. Я подумал, что папа прав, но не совсем понимал почему. Я надолго задумался. Мне все время казалось, что я вот-вот это пойму, но каждый раз мысль ускользала. Просто она была мне еще не по плечу.
Для Гейра это еще непонятнее, подумал я и посмотрел в сторону двери, она как раз открылась, и на пороге оказался Стиг. Завидев нас, он радостно заулыбался и подошел к нам.
— Здорово, — сказал он.
— Здорово, — сказал Гейр.
— Здорово, — сказал я.
— Вы что — не успели на автобус? — сказал он и сел рядом на скамейку.
Гейр тряхнул головой — дескать, да, не успели.
— Хочешь попробовать, — сказал он, протягивая Стигу пакет.
Стиг улыбнулся и взял леденец-пустышку. Значит, и мне придется с ним поделиться. Зачем только Гейр вздумал его угощать? У нас и у самих не так уж много конфет!
Стиг был на класс старше, чем мы, и три раза в неделю ездил в город на тренировки по спортивной гимнастике. Он выступал на соревнованиях на национальном уровне, но ни перед кем не задавался, в отличие, например, от Снорре, который участвовал в национальных соревнованиях по плаванию, и с нами даже не разговаривал. Стиг был добрый и дружелюбный, добрее его я никого не встречал. Когда пришел автобус, он сел перед нами с Гейром. В конце набережной Лангбрюгген разговоры иссякли, он отвернулся от нас и всю остальную дорогу просидел не оборачиваясь. Мы с Гейром тоже молчали, и меня с новой силой опять стали одолевать мысли о пропавшем носке.
Такой ужас!
Что-то будет теперь?
Что будет?
Вот беда на мою голову!
Вот беда!
Я вернусь домой на полчаса позже обычного, это, скорее всего, привлечет ко мне его внимание. Может, он встретит меня в прихожей. С другой стороны, может, он и не выйдет, если будет занят чем-то другим, и в таком случае все обойдется: надо только незаметно прошмыгнуть из прихожей в котельную, и все будет в порядке, потому что там висят другие носки и я смогу их надеть.
Автобус выехал на мост, и сразу налетел ветер. Задрожали стекла. Гейр всегда старался первым подать сигнал, он уже протянул руку и схватился за шнур, хотя кроме нас здесь некому было выходить. Автобусная остановка находилась у самого подножия горы, и, сходя, я всегда чувствовал себя виноватым — из-за меня автобусу приходилось заново набирать скорость, чтобы одолеть подъем в несколько сотен метров. Иногда это чувство охватывало меня с такой силой, что я не выходил, а доезжал до следующей остановки, которая была наверху, возле «Б-Макса», особенно когда я ехал один. Даже сейчас, мучаясь мыслями о пропавшем носке, я почувствовал этот укол, когда Гейр дернул за шнурок и автобус обиженно затормозил, чтобы выпустить нас обоих.
Мы постояли у сугроба, дожидаясь, пока автобус отъедет. Стиг поднял руку, чтобы помахать. Затем мы перешли на другую сторону и стали подниматься по тропинке, ведущей к поселку.
Обыкновенно, перед тем как войти в дом, я несколько раз сильно топал ногами на крыльце, обивая сапоги от снега, а затем чистил штанины специальной метелкой, нарочно оставленной для этого перед дверью, однако на этот раз я не стал там топтаться, опасаясь, что он услышит, а только немного обмахнул брюки, осторожно отворил дверь и, проскользнув в прихожую, затворил за собой.
Но и этого оказалось достаточно. Я услышал, как открывается внутренняя дверь его кабинета, и тут же распахнулась вторая — та, что выходила в прихожую.
Передо мной вырос отец.
— Ты опоздал, — сказал он.
— Да, извини меня, пожалуйста, — сказал я. — Это Гейр по дороге споткнулся и упал, поэтому мы не успели к автобусу.
Я начал расшнуровывать сапог — на той ноге, на которой был носок.
Он все не уходил.
Я снял сапог и поставил его к стенке.
Поднял глаза и посмотрел на него.
— В чем дело? — спросил он.
— Ни в чем, — сказал я. — Ничего такого.
Сердце в груди отчаянно колотилось. Встать и пойти в одном сапоге было, конечно, невозможно. Стоять так и ждать, когда он уйдет, тоже, потому что он явно не собирался никуда уходить.
Я медленно принялся развязывать шнурки на втором сапоге. За этим занятием мне пришла в голову новая мысль, и я начал разматывать шарф, снял его и сложил рядом с сапогом, а развязав шнурки и начав расшнуровывать, я схватил шарф и как бы случайно прикрыл им голую ступню.
Так, с накрытой шарфом ступней, я поднялся с пола.
— Где твой носок? — спросил папа.
Я посмотрел на ступню. Быстро глянул на него.
— Я не смог его найти, — произнес я, опустив глаза.
— Ты потерял носок? — сказал он.
— Да, — подтвердил я.
В следующий миг он шагнул ко мне вплотную, схватил железными руками за плечи и придвинул к стене.
— Так ты ПОТЕРЯЛ носок?
— Да, — выкрикнул я.
Он встряхнул меня. Затем отпустил.
— Сколько тебе лет, скажи на милость? И сколько мы, по-твоему, зарабатываем? Ты, кажется, считаешь, что можешь себе позволить расшвыриваться своими вещами?
— Нет, — сказал я, понурив голову и чуть не плача.
Он схватил меня за ухо и крутанул.
