— Но ты-то хочешь, Карл Уве? — спросил он.
— Еще бы, — сказал я. — Это же самое вкусное, что только есть на свете.
— Хорошо, — сказал он.
Я смотрел в окно, дожидаясь, когда папа доест. Из комнаты Ингве послышалась музыка. На дороге собралась компания ребят, они положили два камня вместо ворот, и сразу раздались глухие удары по плохо надутому мячу и выкрики, которые всегда сопровождают футбол, где бы в него ни играли.
Наконец папа встал, взял со стола тарелки, выскреб с них остатки в мусорное ведро. Поставил передо мной тарелочку с ананасом и кремом, вторую — себе.
Мы поели, не говоря ни слова.
— Спасибо, — сказал я и встал.
Папа тоже встал, не сказав ни слова, налил в кофейник воды, достал из шкафа пакет с кофе.
Затем он обернулся.
— Знаешь что, — сказал он.
— Да? — откликнулся я.
— Никогда не дразни Ингве из-за прыщей. Понятно? Чтобы я больше никогда этого не слышал!
— Да, — сказал я и постоял, ожидая, не последует ли за этими словами что-то еще.
Папа отвернулся и стал отрезать уголки у кофейного пакета, а я пошел к Ингве, он сидел и играл на своей черной электрогитаре — реплике «Лес Пола». Услышав ее в первый раз, я очень удивился: я был уверен, что без усилителя ее не слышно. Но она звучала, тихо и скрипуче, а Ингве, весь в прыщах, сидел и играл.
— Поиграем во что-нибудь? — сказал я.
— Я и так играю.
— Вот балда! В какую-нибудь игру.
— В «Подбери 52»
[10]?
— Ха-ха, — сказал я. — В нее можно сыграть только один раз. И я в нее уже играл. Слушай, может, покажешь мне какой-нибудь аккорд?
— Не сейчас. В другой раз.
— Ну, пожалуйста!
— Ладно. Но только один, — согласился он. — Садись сюда.
Я сел к нему на кровать. Он дал мне в руки гитару. Положил три пальца на гриф.
— Это ми, — сказал он и убрал пальцы.
Я поставил пальцы, как он показал.
— Хорошо, теперь ударяй по струнам.
Я ударил, но отозвалась только часть струн.
— Нажимай посильнее, — сказал Ингве. — И следи, чтобы другие пальцы нечаянно не прижали свободные струны.
— Окей, — сказал я и сделал новую попытку.
— Вот и хорошо, — сказал Ингве. — Все. Теперь ты знаешь ми.
Я отдал ему гитару и встал.
— Помнишь, какая струна идет за какой? — спросил он.
— Ми, ля, ре, соль, си, ми, — перечислил я.
— Верно, — сказал он. — Теперь тебе осталось только собрать свою группу.
— Если ты дашь мне поиграть на своей гитаре.
— Гитару не дам, — сказал он.
Я ничего не ответил, потому что это могло поменяться.
— Тебе завтра к какому уроку? — спросил я, меняя тему.
— К первому, — сказал он. — А тебе?
— А мне — нет. Вообще, кажется, к одиннадцати.
— Кажется?
— Да нет. Точно. А папе?
— Ему точно к первому.
Это были хорошие новости. Они означали, что завтра я несколько часов побуду дома один.
Я повернулся и пошел к себе. Новый ранец стоял под столом, прислоненный к ножке. Синий прямоугольный, с которым я ходил все предыдущие годы, стал мне мал и выглядел слишком уж детским. Новый был темно-зеленого цвета, из синтетической ткани, и пахло от него божественно.
Я взял его и понюхал, затем поставил «Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера», растянулся на кровати и, глядя в потолок, стал слушать.
Getting so much better all the time!
It’s getting better all the time!
Better, better, better!
It’s getting better all the time!
Better, better, better!
Getting so much better all the time!
Музыка поднимала мне настроение, одной рукой я размахивал в такт и кивал головой вверх-вниз, радость переполняла меня. «Бетта, бетта, бетта! — подпевал я. — Бетта, бетта, бетта!»
Мы толпой высыпали из автобуса, и перед нами, сверкая всеми своими окнами, предстало свежепокрашенное черной морилкой здание школы. Мы были теперь самыми старшими и уже знали, как себя вести и чего следует ожидать. В то время как первоклассники, аккуратно причесанные и нарядно одетые, вместе с родителями стояли возле флагштока и слушали речь директора, мы слонялись в сторонке, лихо сплевывали или подпирали спиной стенку под навесом, разговаривая о том, кто как провел лето. Крестьянским двором с тремя коровами теперь уже никого нельзя было удивить, но хотя единственным нашим приключением на каникулах была поездка в Сёрбёвог, где я неделю прожил один у Юна Улафа, мне все же было что рассказать, потому что там я встретил девочку, мою троюродную сестру, ее звали Мерета, у нее были светлые волосы и жила она неподалеку от Осло. Я сказал, что мы много времени проводили вместе, и, хотя это звучало не так впечатляюще, как если бы я мог похвастаться, что ездил в Гётеборг и побывал в Лисеберге, самом большом в Европе парке развлечений, это все же было лучше, чем ничего.
Некоторые девочки повытаскивали из каких-то своих, неизвестных мне тайников резинки и начали прыгать.
Нет, не прыгать — танцевать!
Мы сумели уговорить их использовать резинки иначе — соревноваться, кто выше прыгнет, в этом развлечении мы тоже могли поучаствовать, не теряя лица перед другими мальчишками. Двое натягивали резинку, а мы по одному с разбега подпрыгивали, задирая ноги, и приземлялись уже за ней.
Одно удовольствие было смотреть, как, выставив вперед ногу, прыгают девчонки, стараясь не потерять элегантный, сдержанный вид.
Фррр! И вот уже девочка уверенно приземлялась, перепрыгнув через резинку.
Резинку поднимали с каждым разом все выше, пока не вылетят все, кроме одного.
Я надеялся стать этим последним, потому что тут к нам присоединилась Анна Лисбет, и, как это часто бывало, вслед за ней появилась Марианна.
Топ-топ-топ — простучали ее туфли, когда она разбегалась, затем — фрр, и она уже на той стороне.
Марианна скромно улыбнулась, одним пальчиком отвела со лба длинные светлые волосы, и я невольно подумал, уж не в нее ли я влюблюсь в этом году.
Но вряд ли. Она же давно училась в нашем классе.
Может быть, в какую-нибудь из класса «А»?
