Иногда я думал, как здорово было бы, если бы ракету запустили у нас из леса, как ее тайно установили бы в укромном месте, и однажды мы бы увидели, как она медленно-медленно поднимается из-за деревьев, белая и чистая на фоне зелени и серого неба, как под ней заклубится огонь и дым, а потом она от него оторвется, как бы повиснув на мгновение в воздухе, прежде чем, набирая скорость и разгоняясь с каждой секундой, взлететь в небо под рев могучих двигателей, звук которых отдается от наших домов.
Это была приятная мысль.
Я сбежал с горы домой, подошел по двору к крыльцу, открыл дверь и, став на коврик, начал разуваться, как вдруг из кабинета вышел папа.
Я вскинул голову и глянул на него.
Вид у него был не то чтобы очень сердитый.
— Где ты был? — спросил он.
— Играл с Гейром, — сказал я.
— Я не об этом тебя спросил. Где ты был?
— На горе возле «Б-Макса». Там, поблизости.
— Ну и что вы там делали? — спросил он.
— Ничего особенного, — сказал я. — Так, играли.
— Тебе придется прогуляться туда еще раз, — сказал он. — Нужно купить картошки. Как ты, сходишь?
— Да, — сказал я.
Он достал из кармана бумажник и вынул купюру.
— Покажи свои карманы, — сказал он.
Я встал и выпятил бедра.
Он протянул мне купюру.
— Спрячь ее в карман, — сказал он. — И поторопись.
— Да, — сказал я.
Он вернулся в кабинет, а я снова надел сапоги, прикрыл за собой дверь и бегом пустился вверх по горе.
Ингве вернулся только к ужину и едва успел заскочить в свою комнату, как папа уже позвал за стол. Он приготовил отбивные с луком, к ним — цветную капусту и картошку. Мама сказала, что к нам раз в неделю будет приходить уборщица, ее зовут фру Йеллен и она будет уже сегодня во второй половине дня. Мама сказала, что позвонила ей с работы, и она показалась ей симпатичной женщиной. Я знал, что папа был против уборщицы, он сам это говорил, но теперь промолчал, и я решил, что он передумал.
Я был рад, что она придет. Редкие гости всегда приносили с собой приятное оживление. Возможно, потому, что наполняли дом чем-то новым и непривычным. А главное, они всегда уделяли внимание мне и Ингве.
«Ага, вот они какие, ваши ребятишки», — говорили они, если видели нас в первый раз, а если уже встречались с нами раньше, то: «Надо же, как они у вас выросли»; иногда они нас о чем-нибудь спрашивали, например, как дела в школе или с футболом.
После обеда я зашел к Ингве. Он взял с подставки кассету группы Status Quo, альбом Piledriver, и включил магнитофон.
— А я видел, как ты проезжал на автобусе, — сказал я. — Куда ты ехал?
— В город, — сказал Ингве.
Он лег на кровать и взял журнал.
— А зачем ты ездил?
— Чего пристал! — сказал он. — Надо было купить кое-что для велосипеда.
— Он сломался?
Ингве кивнул. Затем посмотрел на меня:
— Не говори никому. Даже маме.
— Никому ни слова, ей-богу!
— Я оставил его у Франка. Сломалась та штуковина, к которой крепится руль. Но его отец обещал, что починит. Завтра можно будет забрать.
— А вдруг папа бы тебя увидел? В городе? — сказал я. — Или кто-нибудь из его знакомых?
Ингве пожал плечами, не отрываясь от чтения. Я ушел к себе. Через некоторое время раздался звонок в дверь. Дождавшись, когда в коридоре будет мама, я вышел из комнаты. Вскоре на лестнице показалась пожилая, довольно пухлая, вернее, плотная седая женщина в очках.
— Это Карл Уве, наш младший, — сказала мама.
Я кивнул ей, она заулыбалась.
— Меня зовут фру Йеллен, — сказала она. — Будем друзьями.
Она дотронулась до моего плеча, и мне сразу стало тепло.
— Старший, Ингве, у себя в комнате, — сказала мама.
— Позвать его? — спросил я.
Мама отрицательно покачала головой:
— Не надо.
Мама повела женщину знакомиться с домом, и я вернулся в свою комнату. На дворе смеркалось. По крыше и стенам тихонько барабанил дождик. В водосточных трубах журчала и звенела вода. Крупные капли ударяли в окно и стекали по стеклу каждая своим путем, который невозможно было предугадать. Внезапно метнулись автомобильные фары, осветив ель над почтовыми ящиками. Это возвращался с работы Якобсен. Зеленые ящики и металлический штатив беззвучно блеснули от вспышки света. «Не надо, не надо, — говорили они, — уберите свет, уберите свет». Я лег на кровать и стал думать об Анне Лисбет. Завтра мы снова туда пойдем. Но сперва я увижу ее в школе! И мне было достаточно просто увидеть ее. Ничего больше не требовалось, чтобы по всему телу разлилось ощущение счастья. Когда-нибудь я ее спрошу, можем мы быть с ней вместе. Когда-нибудь я побываю у нее в комнате, а она — в моей. Хотя мне не разрешали водить гостей к себе в комнату, она в ней побывает, это уж я как-нибудь изловчусь. Даже если нам для этого придется пролезать через окошко в котельной!
Я сел за письменный стол, достал из ранца учебники и стал делать уроки. Фру Йеллен ушла, а затем я услышал, как Ингве прошмыгнул на кухню. Сегодня был понедельник, а он с некоторых пор завел привычку печь по понедельникам сконы или вафли. Обыкновенно мы с мамой сидели при этом на кухне, там было тепло, вкусно пахло сконами или вафлями, и мы разговаривали о чем придется. Когда Ингве все приготовит, мы угощались сконами с тающим на них маслом или коричневым сыром, или вафлями с сахаром и с маслом, на которых оно тоже таяло, запивая чаем или молоком. Иногда, хотя и не часто, к нам заглядывал папа. Как правило, очень скоро он снова уходил к себе в кабинет.
Я наскоро расправился с уроками: буквы я уже знал, и накорябать их, сколько требуется, было недолго. Покончив с этим, я отправился на кухню. Светилась пустая духовка. Ингве в переднике, с закатанными рукавами месил ложкой тесто в миске. Мама вязала что-то на спицах.
— А ты скоро довяжешь? — спросил я, садясь на свое обычное место.
— Через день-два, — сказала она, поддернув нитку, как рыбак леску. — Как успею.
— Мы с Гейром были сегодня на горе у Анны Лисбет, — сказал я.
— А-а, — отозвалась мама. — Кто это Анна Лисбет? Девочка из вашего класса?
Я кивнул.
— Ты что — начал играть с девчонками? — сказал Ингве.
— Да, — сказал я.
— Никак влюбился?
Я нерешительно взглянул на маму, потом на Ингве.
— Кажется, да, — сказал я.
Ингве засмеялся:
— Тебе еще только семь лет. Ты не мог влюбиться!
