— Там мы не были, — выговорил я наконец.
— Что за ерунда! — сказал он. — И что же вы там, интересно, вытворяли, раз ты теперь не хочешь признаваться, что вы там были?
— Да не были мы там, — сказал я.
Мама с папой переглянулись. Папа больше ничего не сказал. Мои руки снова стали меня слушаться, и я наполнил свою тарелку и принялся есть. Папа положил себе добавки, движения его по-прежнему были плавными. Ингве уже поел и сидел рядом со мной, уперев глаза в столешницу, — одна рука на коленях, другая на краешке стола.
— Ну, и как провел день наш школьник? — спросил папа. — На дом что-нибудь задали?
Я помотал головой.
— Учительница как — ничего?
Я кивнул.
— Как там ее зовут?
— Хельга Тургерсен, — сказал я.
— Точно, — сказал папа. — А живет она… Она не говорила где?
— В Сандуме, — сказал я.
— По-моему, она славная, — сказала мама. — Молоденькая, и ей там нравится.
— Но мы опоздали, — добавил я с облегчением от того, что разговор свернул на другое.
— Да? — Папа перевел взгляд на маму: — А мне ты ничего не говорила.
— Мы заблудились по дороге, — сказала мама, — вот и опоздали на несколько минут. Но самое важное мы, кажется, не пропустили. Правда же, Карл Уве?
— Правда, — промямлил я.
— Не разговаривай, пока не прожевал! — сказал папа.
Я проглотил кусок.
— Больше не буду, — сказал я.
— Ну, а у тебя, Ингве? — сказал папа. — Никаких неожиданностей в первый день?
— Нет, — ответил Ингве и выпрямился.
— Тебе ведь, кажется, сегодня на футбольную тренировку? — спросила мама.
— Да, — подтвердил Ингве.
Он поменял команду, ушел из «Траумы», которая выступала за наш остров и в которой играли все его товарищи. У них там была потрясающая форма: синяя футболка с косой белой полосой, белые шорты и носки в синюю и белую полоску. Ингве перешел в «Сальтрёд» — клуб в поселке на том берегу залива — и сегодня отправлялся туда на первую тренировку. Брату предстояло проехать на велосипеде через мост, — раньше он никогда через мост один не ездил, — и дальше по дороге до стадиона. Примерно пять километров, по его словам.
— Ну, а что еще было в школе, Карл Уве? — спросил папа.
Я кивнул и, дожевав, сказал:
— У нас будут уроки плавания. Шесть занятий. В другой школе.
— Вот оно что, — сказал папа и провел рукой по губам, но застрявший в бороде кусок там так и остался. — Это неплохо. А то куда же это годится — жить на острове и не уметь плавать!
— К тому же это бесплатно, — сказала мама.
— Только нужно купить купальную шапочку, — сказал я. — Всем велели купить. И еще, может быть, плавки? Не трусы, а эти… ну, в общем.
— Шапочку мы, пожалуй, купим. А вот насчет плавок… Вполне обойдешься трусами.
— И очки для ныряния, — сказал я.
— Еще и очки тебе? — Папа насмешливо посмотрел на меня. — Это еще надо подумать.
Отодвинув от себя тарелку, он поудобнее уселся на стуле, прислонившись к спинке.
— Спасибо за обед, мать! Было очень вкусно, — сказал он.
— Спасибо за обед, — сказал Ингве и ушмыгнул из кухни. Через пять секунд я услышал, как у него защелкнулась дверь, он уже закрылся у себя в комнате.
Я немножко посидел за столом, на случай если папа захочет еще что-то сказать. Он посидел, глядя в окно на четверых парней с велосипедами, которые собрались у дальнего перекрестка, затем поднялся, поставил тарелку в мойку, взял с буфета апельсин и, не сказав никому больше ни слова, отправился в свой кабинет, прихватив под мышкой газету. Мама начала убирать со стола, а я пошел к Ингве. Он укладывал рюкзак. Я сел на его кровать и стал смотреть, как он собирается. У него были хорошие бутсы, черные «адидасы» со съемными шипами, очень приличные футбольные шорты «умбро» и черные с желтым стартовские носки. Сначала мама купила ему черно-белые носки «гране», но он отказался их надевать, так что они перешли мне. Но лучше всего был адидасовский тренировочный костюм, синий с белыми полосками, из блестящей, гладкой материи, а не из привычного тусклого эластичного трикотажа, как для гимнастической одежды. Я иногда нарочно нюхал его, погружая нос в шелковистый материал, потому что запах у него был удивительный. Возможно, мне так казалось потому, что я сам мечтал о таком костюме и этот запах сконцентрировал в себе представление о том, чего я так вожделел, а возможно, потому, что этот насквозь синтетический запах, не похожий ни на какой другой, словно пришел из другого мира. Как некий привет из будущего. Кроме тренировочного, у Ингве был еще и сине-белый адидасовский непромокаемый костюм, который он надевал сверху в дождливую погоду.
Ингве молча уложил вещи в сумку, застегнул большущую красную молнию и сел за письменный стол. Стал смотреть расписание.
— Вам сегодня что-нибудь задали?
Он помотал головой.
— И нам тоже ничего не задали, — сказал я. — Ты уже обернул учебники?
— Нет. У нас на это целая неделя.
— А я займусь сегодня вечером, — сказал я. — Мама будет мне помогать.
— Здорово, — сказал он, вставая. — Ну, я пошел. Если не вернусь до полуночи, значит, меня слопал человек без головы. Интересно, как он это делает!
Смеясь, он пошел вниз по лестнице. Я смотрел из окна ванной комнаты, как он, встав на педаль одной ногой, перекинул другую через раму и поехал, налегая изо всех сил на педали, чтобы потом, достигнув вершины холма, катить с нее свободным ходом до самого перекрестка.
Когда он скрылся, я вышел в коридор и немного постоял, стараясь определить, где сейчас мама и папа. Но в доме стояла полная тишина.
— Мама? — позвал я негромко.
Она не отзывалась.
Я зашел в кухню, но там ее не было; затем в гостиную, там тоже не было никого. Может быть, она ушла в спальню?
Я направился туда, постоял немного под дверью.
Никого. Тогда, может быть, в саду?
Из нескольких окон я оглядел все уголки сада, но и там ее не обнаружил.
А машина ведь вроде бы стояла перед домом?
Да, вон она.
Не найдя маму, я вдруг почувствовал себя как-то неуютно, дом открылся с какой-то непривычной, пугающей стороны, и, чтобы побороть это ощущение, я ушел к себе читать комиксы, и тут вдруг меня осенило, что она же, наверное, в кабинете у папы.
В кабинет я не заглядывал почти никогда. Не считая тех редких случаев, когда надо было спросить у папы разрешения, например, лечь вечером попозже, чтобы посмотреть ту или иную передачу, — в таких случаях я всегда стучался и ждал, когда он меня пригласит. Но чтобы туда постучать, мне требовалось усилие, порой такое, что я предпочитал лечь, не посмотрев передачи. Несколько раз случалось, что он сам нас туда звал, чтобы что-нибудь показать или отдать, например конверт с марками, который мы затем замачивали в мойке мини-кухни, — другого применения эта мойка, сколько мне помнится, не имела; намокшие марки отклеивались, и, дождавшись, когда они просохнут, мы могли их вставить в свои альбомы.
