Они сидели с мамой в гостиной. Она испекла торт, на блюде оставалась примерно треть, и заварила кофе. Сейчас они беседовали, окруженные клубами табачного дыма. Я поздоровался с ними, они спросили меня, как дела, я сказал, что хорошо и что я был на футбольной тренировке, они спросили, начались ли уже каникулы, и я ответил, что да и что это очень здорово. Анна Май достала пакетик арахиса в шоколаде «Фрейя-М».
— Может, ты из этого уже вырос?
— Из «М»? Нет, — сказал я. — Из них я, наверное, никогда не вырасту.
Я взял пакетик и повернулся, чтобы идти на кухню. И тут Анна Май вдруг спросила:
— Что это там за слово написано у тебя на спине? «Травма»? — Она рассмеялась.
— «Траума» — это название его команды, — пояснила мама.
— «Tраума»! — повторила за ней Дагни. И тут они рассмеялись все три.
— А что такого? — спросил я.
— Травма — это то, с чем мы как раз работаем. У человека, который пережил что-нибудь страшное, остается психологическая травма. Вот нам и стало смешно, что это слово написано у тебя на спине.
— А-а! — сказал я. — Но тут оно не в том смысле. Это от слова «Трума» — древнего названия Трумёйи. Так остров звался во времена викингов.
Когда я ушел к себе в комнату, они все еще смеялись. Я поставил кассету The Specials и лег на кровать с книжкой. Солнечные лучи падали на стену напротив кровати, а за окном постепенно стихали дневные звуки.
Все следующие недели мои мысли постоянно были заняты Кайсой. Воображение рисовало в основном две картины: одна — как она, голубоглазая и светловолосая, вся в розовом и голубом, оборачивается на меня 17 Мая, другая — как она лежит передо мной обнаженная на лугу. Эта последняя картина вставала у меня перед глазами каждый вечер перед отходом ко сну. Вид больших белых грудей с розовыми сосками болезненно отзывался у меня внутри. Я долго ворочался в постели, в то время как в голове у меня носились смутные и страстные образы того, что я с ней делаю. А первый образ, тот, что запечатлелся в моей памяти, пробуждал во мне что-то другое и являлся в других обстоятельствах: например, во время прыжка с прибрежного утеса, когда я летел навстречу бьющему в глаза солнцу, — он вдруг возникал перед глазами мгновенной вспышкой, поднимая во мне захлестывающую волну восторга в тот миг, когда ступни уходили в воду и тело погружалось в сине-зеленую морскую глубь, которая через несколько мгновений затормаживала падение, и я в облаке бурлящих пузырьков выныривал на поверхность, ощущая вкус морской соли на губах и счастливый трепет в груди. Или за столом во время обеда, когда я, например, снимал кожу с трески или брал в рот паштет из ливера, консистенция которого имеет ту неприятную особенность, что сначала, когда ты его положишь в рот, он там разбухает, а когда начинаешь жевать, зубы проходят сквозь него, как сквозь пустоту, и ты чувствуешь, что весь рот у тебя залеплен этой плотной массой; и тут вдруг перед глазами у меня вставал ее образ, такой светлый и сияющий, что оттеснял в тень все, что меня окружало. Но в реальной действительности я ее не встречал и не видел. Физическое расстояние между двумя поселками, казалось бы, не такое и большое — всего несколько километров по прямой, зато социальное казалось так велико, что его нельзя было преодолеть ни на велосипеде, ни на автобусе. Кайса — это была мечта, образ в сознании, звезда на небе.
И тут произошло событие.
Мы проводили игру на поле Хьенны, весенний сезон вообще-то уже закончился, но одну игру отменили и перенесли на другую дату, и вот мы бегаем по жаре, зрителей, как обычно, человек десять-пятнадцать, и тут я вдруг вижу, как вдоль боковой линии подходят три девочки, и сразу же понял — это она. Остальную часть игры я следил за зрителями на склоне не меньше, чем за мячом.
После игры ко мне подошла одна девочка.
— Можно с тобой поговорить? — спросила она.
— Ну конечно, — говорю я.
Во мне загорелась такая безумная надежда, что я невольно заулыбался.
— Ты знаешь Кайсу?
Я вспыхнул и опустил глаза.
— Да, — сказал я.
— Она велела задать тебе один вопрос.
— Что велела? — спросил я.
Меня так и обдало жаром, как будто вся кровь прихлынула к груди.
— Кайса спрашивает, хочешь ли ты с ней встречаться, — сказала она. — Ты хочешь?
— Да, — сказал я.
— Хорошо, — сказала она. — Пойду передам ей.
Она пошла прочь.
— А где она? — спросил я.
Девочка обернулась:
— Она ждет около раздевалки. Выйдешь к нам потом?
— Да, — сказал я. — Это можно.
Когда она ушла, я секунду постоял, опустив голову.
— Спасибо тебе, Господи, — произнес я мысленно. — Наконец-то мечта исполнилась. Отныне я буду встречаться с Кайсой!
Неужели это правда?
Неужели мы с Кайсой будем встречаться?
С Кайсой?
Оглушенный, я побрел вдоль боковой линии. Потому что вдруг понял, что у меня возникла большая проблема. Она там ждет меня. Ей же надо что-то сказать, что-то делать, когда увидимся. А что?
На пути в раздевалку я могу сделать вид, что ее не увидел, или просто улыбнуться в ее сторону, потому что сначала мне все равно надо зайти и переодеться. А вот когда я снова выйду…
Вечер был теплый, в воздухе пахло травой, со всех сторон неслось пение птиц, мы только что выиграли, и из раздевалки слышались веселые и радостные голоса. Кайса ждала, немного не дойдя до дверей, с ней были еще две девочки. Она стояла с велосипедом и бросила на меня быстрый взгляд, когда я проходил мимо. Она улыбнулась, я улыбнулся в ответ.
— Привет, — сказал я.
— Привет, — сказала она.
— Я только переодеться, — сказал я. — Сейчас выйду.
Она кивнула.
Зайдя во временную раздевалку, я стал переодеваться как можно медленнее, лихорадочно обдумывая, как выйти из положения, не потеряв лицо. Пойти с ней прямо сейчас? Нет, это исключено! Значит, нужно придумать какой-то убедительный предлог.
Надо делать уроки? — подумал я, развязывая скользкий внутри от пота щиток. Нет, это выставит меня в дурацком свете.
Я убрал щиток в сумку, начал снимать другой, устремив взгляд на оконце, за которым виднелось озеро. Размотал со ступни фиксирующий бинт и смотал в рулон. Некоторые ребята уже вышли. Йорн сказал Юстейну: «Господи! Ты что, вообще не соображаешь, что ли?» — тот хлопнул его по физиономии вратарской перчаткой. «А ну прекрати, дурак!» — закричал Йорн. «Меня выбрала Кайса», — хотелось мне сказать, но я, конечно, промолчал. Я встал и надел свои светлые джинсы.
— Штанишки понтовые, — сказал Юстейн.
— Это у тебя понтовые, — сказал я.
— Эти-то? — сказал он, кивая на свои брюки в красную и черную полоску.
