На следующий день после их последнего визита в дом – так они называли его – Котов позвонил директрисе.
– Вы определились? Миша Доронин? – уточнила она. – Ну что же, я вас поздравляю! Хороший мальчик. Когда вы готовы его забирать?
Они были не готовы вообще. Совершенно они не были готовы, ни минуты. Как только дело дошло до… дела. Но через четыре дня Миша, их сын, ехал на заднем сиденье, сидя на коленях у Ли. У своей новой мамы.
В квартире сделали перестановку – старое кресло ушло на помойку, а на его место встала детская деревяная кроватка.
Под широким, в полметра, подоконником стоял ящик для игрушек. Потеснились и книги – кое-что отправили в чемодан под диван, а освободившееся место гордо заняли Чуковский, Маршак, Барто и «Сказки народов мира» – все, что удалось достать.
В машине мальчик уснул.
Боясь его разбудить, Ли замерла. Вид у нее был перепуганный. Котов тревожно поглядывал в зеркало.
А мальчик проснулся, заплакал, закашлялся, и его вырвало на новый мамин плащ.
– Кот, что мне делать? – шепотом спросила новоявленная мама.
Первую ночь они не спали. Вообще. Сначала долго плакал ребенок. Потом он уснул, но они продолжали прислушиваться. Уснули под утро, но через час ребенок захныкал. Лиля растерянно смотрела на мужа. В ее глазах читались испуг и, кажется, разочарование.
Котов встал с кровати и подошел к мальчику. Тот смотрел на него во все глаза – с удивлением и недоумением. Котов неловко сменил мокрые пижамные штаны и сунул ему бутылку с водой. Миша отпихнул бутылку. В полной растерянности и отчаянии Котов смотрел на своего сына. А он вдруг улыбнулся, со звуком зевнул и сжал отцовский палец. И измученный страхами и бессонной ночью Котов расплакался.
Мишка смотрел на него с удивлением и, кажется, тоже настроился на слезы. Но передумал.
Ли тоже с удивлением смотрела на мужа.
Не скоро, но все наладилось. Нет, не совсем так – все постепенно, по капельке, по крошечке входило в свою колею.
Мишку отдали в сад, и жизнь как-то выправилась. Стала ли она прежней? Вот здесь точно нет – их новая жизнь сильно отличалась от прежней.
Теперь все было посвящено, даже подчинено их сыну Мишке.
Кончились гости и субботние посиделки с друзьями, шумные выпивки, прокуренные комнаты. Кончились походы в театры и на выставки – для этого их сын был слишком мал.
Зато появились очереди за байковыми ковбойками, колготами, чешками для занятий по ритмике, шортами для занятий по физре, проблемы с соплями и кашлем, вечными спутниками детсадовской ребятни. Теперь вместо кофе и бутербродов по утрам появились каши, а на ужин пюре и омлеты – какие уж тут кулинарийные котлеты и холодцы! Появились спектакли про Курочку Рябу, цирк на Цветном, пластинки со сказками, нытье про мороженое, горькие слезы над невыпитым молоком. Они научились делать ванночки с чередой – Мишка страдал аллергией. В их жизни появились Бибигон и Бармалей и теплый Мишкин палец, который крепко держал палец Котова. Так крепко – попробуй вынь!
А еще ночные вставания, Мишкины слезы про страшный сон, сухой, лающий кашель, под который фиг уснешь, как ни старайся, и от которого котовское сердце сжималось от страха.
Ли безмятежно спала. «Странное дело, – думал Котов, – кажется, она его так и не полюбила». Нет, обязанности свои Ли выполняла: варила каши, в литровой банке заваривала череду, гладила рубашки и шорты, отстаивала очереди в «Детском мире».
Но… – или он ошибался? – как странно она смотрела на сына: с испугом, тревогой и недоверием. Что пыталась увидеть, что разглядеть, что предугадать? И почему раздраженно вздыхала, морщилась и даже кривилась?
Нет, она не кричала на него и не ругала его больше меры. Но и не жалела, не обнимала его, не подтыкала одеяльце, не замирала от счастья, глядя на спящего ребенка.
«Не полюбила, – с горечью убеждался Котов. – Не смогла. А пыталась?»
А разве можно полюбить, пытаясь? Разве можно заставить себя полюбить? Он, Котов, смог. Правда, усилий для этого не потребовалась – он не искал в сыне чужие черты, не размышлял о дурном наследстве, не страшился проявления плохой генетики – он просто любил его, как любит отец.
Как-то поделился со своей матерью. Она усмехнулась:
– Бывает. Знаешь, Сережа, у твоей Лили – прости – слишком много гордыни. Да и вообще, это мужчина любит того, кого растит. А женщина… – Мать задумчиво покачала головой. – Женщине надо выносить, родить в страшных муках, выкормить. Женщина любит кровное, свое. А мужик – он как не знал всех этих мук, так и не знает. Ему без разницы – кровный, не кровный. Недаром плохих отчимов куда меньше, чем злых мачех – вспомни народные сказки! А может, и попривыкнет, полюбит! – неуверенно сказала мать. – Мальчишка-то хороший, славный, некапризный, умненький, симпатичный. У всех по-разному, сынок. И всем нужно разное время.
Как хотелось поверить в эти слова! Как хотелось!
Но нет, ничего не менялось. Лиля все больше раздражалась, стала плаксивой, капризной, и Котов видел – Мишка ее побаивается.
Через четыре года она впервые уехала в отпуск одна, без них. Смущенно говорила:
– Я отпросилась! Мой благородный муж отпустил меня в Сочи!
Она горячо и одновременно раздраженно убеждала Котова, что уединение ей необходимо, что нервы никуда, что устала так, что просто на грани.
– Вы как-нибудь вдвоем, ладно, Котов? Справитесь, знаю, ты же у меня сила, Кот!
– Сила, – согласился он. – Справимся, не беспокойся. Поезжай, лечи свои нервы.
Но как же муторно было на сердце! Как же тоскливо!
Ничего, справились, поехали в Тутаев, в маленький городок на Волге, сняли там комнату. Речка, грибы, ягоды – красота! Правда, педиатр советовал море – у Мишки слабая носоглотка. Но два моря не получалось, слишком накладно.
Зато повезло с погодой – было тепло и сухо, и Мишка радостно плескался у берега. Хозяйка держала корову, и они литрами пили парное, еще теплое молоко. Ходили в лес, собирали грибы, сушили их на печке, и по всему дому шел острый, сладковатый и самый вкусный запах – запах сушеных грибов.
Отдохнули они замечательно. Но каждый день, каждый час он думал о Ли. Думал и очень скучал. А вот Мишка… Мишка ни разу не вспомнил о маме. Котов даже злился на парня.
Ли приехала смущенная и очень довольная.
– Ну как? – спросил Котов. – Нервы вылечила?
Она почему-то обиделась.
А ночью он обнял ее, и все отпустило: родная до слез, самая любимая, ближе нет. Лилька, любимая Лилька! Как я скучал!
Дальше все потекло по привычному распорядку – ранний подъем, чай и бутерброд на ходу, остывшая Мишкина каша, детский сад по дороге – «Беги, сын, и так опоздали!».
Переполненный автобус, родной институт, дурацкие совещания, невкусные щи и вкусный винегрет, приторный кофе и коржик с арахисом, нетерпеливый взгляд на часы и – ого, счастье! Куртку с вешалки и – вперед. «Все, други, я побежал!»
