Можно привести еще один пример. Новые схемы, возникающие в культуре – в науке, литературе и т. д. К примеру, Фрейд наблюдает в своей практике определенные явления и описывает их под рубрикой эдипова комплекса. Тем самым он не только вводит новое понятие, но и дает новую схему для восприятия определенной группы психологических явлений.
Итак, схема опосредует подведение многообразного под понятие. Понятия же обрабатываются рассудком, который выстраивает логические связи понятий. Формы логических суждений и те категории, которые стоят за этими формами, по Канту, также имеют априорный характер. Они имеют априорный характер и собственно задаются также на уровне рассудка. Как Кант расписывает формы суждения и выводит таблицу категорий, на нашей лекции мы подробно разбирать не будем.
Суждения рассудка обрабатываются разумом, который стремится привести их в единую систему. Разум порождает три главные трансцендентальные идеи. Это идея души, идея мира и идея Бога. Когда мы рассматриваем все возможные суждения, относящиеся к сфере нашей душевной жизни, мы приходим к идее души как того, что объемлет все наши внутренние процессы, всю нашу душевную жизнь. Когда мы рассматриваем все суждения о вещах нам внеположных, мы приходим к идее мира как того, что объемлет всю внешнюю реальность. К идее Бога же мы приходим как к идее того, что объемлет вообще все сущее – и внешнее, и внутреннее.
Разумеется, идеи чистого разума выходят за рамки нашего опыта. Нам никогда не дана душа как всеобъемлющее целое, нам всегда даны те или иные частные душевные процессы; нам никогда не дан мир целиком, мы всегда обозреваем какой-то горизонт вещей, и никогда вся совокупность вещей сразу нам не дана и неизвестна. И Кант говорит поэтому о том, что эти идеи: душа, мир и Бог, – это нечто такое, о чем мы не способны построить науку.
Душа, мир и Бог не могут быть предметами науки. Они являются предметом практического разума и предметом веры. Практический разум – это разум, который отвечает за действование человека в мире, за то, как человек поступает. Мы не можем доказать, говорит Кант, бессмертие души или существование Бога, но от того, как мы решаем этот вопрос, во что мы верим, зависит то, как мы будем жить. А с другой стороны, стремится показать Кант, от того, как мы живем, будет зависеть то, во что мы будем верить. Хотя здесь и нет непреложной зависимости, но все же, например, человек, живущий нравственной жизнью, старающийся поступать справедливо, следовать долгу, живет так, как если бы душа жила вечно. Для Канта здесь важно именно это «если бы». Именно из-за этого «если бы» такой человек и чисто эмпирически будет склонен верить в вечную жизнь. Точно так же и с существованием Бога. Человек порядочный живет так, как если бы Бог существовал. Это не значит, что такой человек непременно будет исповедовать веру в Бога, но его жизнь сообразуется скорее с таким взглядом.
А теперь о том, как устроена кантовская этика. Кант обращает внимание на то, что поступки порядочного человека не могут определяться теми условиями, в которых человек оказался. К примеру, человек попадает в плен, и он может или выдать своих товарищей, попытавшись тем самым сохранить себе жизнь, или не выдать, но тогда его будут пытать и расстреляют. Что можно сказать о человеке, который не выдает? Его поступок не определяется условиями, в которых он оказался. Что бы с ним ни делали, чем бы ни угрожали, он товарищей не выдаст. Возникает вопрос: чем же тогда определяется его поступок?
Ответ, который дает Кант, таков: автономно самоопределяющейся волей. По отношению к чему эта воля должна быть автономной? По отношению к содержательным (причем принадлежащим как внешнему, так и внутреннему миру) характеристикам ситуации. Как можно представить тогда этическое требование, которое предъявляет себе такая автономная воля? Кант предлагает следующую формулировку такого требования (которое он называет категорическим императивом): поступай так, чтобы максима твоего поступка могла стать всеобщим законом. (Максима – это принцип, реализуемый поступком.) В другом месте Кант несколько уточняет: поступай так, чтобы ты мог желать, чтобы максима твоего поступка стала всеобщим законом.
Таким образом, по Канту, я поступаю нравственно тогда, и только тогда, когда принцип, которому подчиняется мой поступок, можно было бы сделать принципом, согласно которому поступали бы люди во всякой ситуации и всегда. Поступая нравственно, я не утверждаю своей исключительности, не претендую быть Юпитером, которому позволено то, что не позволено быку. Такая претензия на исключительность, по Канту, всегда безнравственна и всегда как бы паразитирует на всеобщности, без которой не может существовать, ведь для того чтобы стать исключением из общего правила, должно для начала быть это правило. Нравственный поступок, напротив, несет в себе утверждение моего равенства с другими людьми в качестве свободного, нравственного существа. В отличие от способностей, в отличие от характеризующих человека черт и качеств, свободы, а значит, и нравственности как осуществления свободы не может быть больше или меньше. Невозможно быть более или менее свободным. Можно быть свободным или свободно отказываться от свободы. Невозможно поступать более или менее нравственно. Можно поступить нравственно или безнравственно.
Утверждаемая нравственным поступком всеобщность также означает следующее. Я поступаю нравственно тогда, когда со всей ответственностью могу утверждать, что считал бы данный поступок правильным независимо от того, в какой роли я бы находился. Например, на войне взводу дают команду расстрелять военного преступника. Если приводящий приговор в исполнение солдат считал бы такой порядок действий правильным, даже если бы он сам совершил подобное преступление и расстреливали бы его, и если бы он был отцом расстреливаемого и т. д., тогда его поступок можно считать нравственным. Если же нет, если, например, попади он сам на место расстреливаемого, он стал бы молить о милости и считал бы, что расстреливать его не следует, нравственным для него будет отказаться расстреливать преступника и самому за это пойти под трибунал.
Очень кратко сказав о второй «Критике» Канта, «Критике практического разума», перейдем теперь к еще более краткому рассмотрению его третьей «Критики», «Критики способности суждения», посвященной априорным основаниям эстетического восприятия, восприятия прекрасного и возвышенного. Мы акцентируем здесь лишь несколько моментов этой замечательной книги, крайне важной для всей последующей эстетики.
Говоря о восприятии прекрасного, Кант указывает на крайне важную его характеристику. С одной стороны, как и всякое восприятие, эстетическое восприятие всегда направлено на некоторый предмет и сообразуется с ним. Как и всякое восприятие, оно решает определенную задачу, и для эстетического восприятия это задача воспринять прекрасное как таковое. Эстетическому восприятию как сообразующемуся с решением этой задачи присуще поэтому то, что можно назвать целесообразностью. Но это целесообразность особого рода: ей не соответствует никакой конечной цели, достижение которой означало бы, что данная задача окончательно решена. Решая другие задачи, например оценивая стоимость произведения искусства, с тем чтобы его продать, мы имеем такую цель: назначить такую цену, за которую это произведение купят. Но здесь мы относимся к произведению искусства не эстетически. Эстетическое же восприятие можно характеризовать как такое, которому присуща целесообразность без цели. При этом прекрасное, будучи воспринято как таковое, вводит наши душевные силы в свободную игру.
