Так, например, Александр Македонский, прослышав об этом удивительном философе, пришел повидать его. Александр был человеком очень любознательным, к тому же воспитанником Аристотеля, и философией интересовался. Приходит к Диогену и находит его греющимся на солнышке, подобно тому, как любят погреться на солнышке те же собаки или змеи. Диоген греется, радуется ласковому солнышку. Подходит Александр и, обращаясь к нему, говорит: «Здравствуй, Диоген! Ты знаешь, кто я?» Диоген смотрит на него и отвечает: «Нет, не знаю, первый раз тебя вижу». Александр говорит: «А я царь Александр, я уже завоевал полмира, мне принадлежит огромная власть, огромное богатство. Пришел познакомиться с тобой – знаменитым мудрым философом. Я очень люблю философию – может быть, я что-то могу сделать для тебя? Может быть, я могу быть чем-то для тебя полезен?» Диоген отвечает: «Конечно! Царь Александр, пожалуйста, отойди, ты своей тенью загораживаешь мне солнце!»
Александр тоже был человеком с изрядным остроумием, он сказал на это: «Если бы я не был Александром, я хотел бы быть Диогеном».
Или другой случай – пример философствования действием. На город Синопу, в котором живет Диоген, напали войска неприятеля, город осажден, всем очевидно, что город возьмут, оборона слишком слабая, но жители заботятся даже не столько об обороне, хотя, конечно, обороняются, сколько о том, чтобы припрятать свое добро. Роют ямы, закладывают туда сокровища, суетятся. А Диоген ходит и катает бочку туда-сюда, туда-сюда. Его спрашивают: «Диоген, что ты делаешь?» Он говорит: «Ну как же? Все заняты такими важными делами, неужели мне оставаться праздным?»
Это действие-притча. Сразу же понятна бесплодность этих усилий, сразу высвечивается ситуация через такое действие-притчу. Одно из наиболее знаменитых таких действий-притч, связанных с Диогеном, это когда он бегал по городу днем с фонарем и, когда его спрашивали, что он делает, отвечал: ищу человека!
Философия действиями, не рассуждением, не словами… Действиями очень яркими, запоминающимися, точным высвечиванием той ситуации, в которой эти действия совершаются. И добродетель независимости, автаркии – слово «автаркия» происходит от слов «автос» – сам и «архэ» – начало. Автаркия – это способность человека владеть собой, быть себе хозяином. Это самообладание и независимость. Киник – независимый, часто остроумный, часто очень серьезный, при всей своей эксцентричности, человек. Мы видим, что при ориентации на простоту жизни животного киники развивают в себе качества собственно человеческие. Животное, как некий камертон, образец, помогают им настроиться на прямоту, простоту и непритязательность. Но дальше, когда человек так настроен, когда он отбросил все, что для киника является пустым, суетным и лживым, человек обнаруживает свое человеческое. Человек не становится здесь каким-то жалким подобием зверя. Этим школа киников также интересна. И это школа, имеющая долгую историю, даже в римский период философии встречались люди, ориентировавшиеся на кинический идеал жизни.
Вторая из школ, которые дают практику жизни без развернутой теории, – это школа Пиррона. Пиррон – человек яркий и эксцентричный, и он, как и все греческие мыслители, не боится своей жизнью довести мысль до конца. Чем еще привлекательна греческая философия? Это очень часто некий жизненный эксперимент. Человек может реализовывать, может быть, очень сильную, хотя и одностороннюю мысль. Но он не просто утверждает это как некое знание о мире – он живет этим до конца.
И вот Пиррон – один из таких мыслителей, не боящийся проверять свою мысль жизнью. Пиррон – сподвижник Александра Македонского, человек благородного сословия, вместе с Александром он воюет, уже тогда считаясь философом. Но его собственная философия складывается под влиянием того, что он увидел в Индии. Когда Александр доходит до Индии, греки с удивлением начинают знакомиться с культурой индийских мудрецов, брахманов. Язык они не изучат, они не будут активно переводить индийские тексты. Они придут и будут смотреть. Смотреть на то, как живут удивительные для них люди, которых греки называли нагими мудрецами, гимнософистами. Эти нагие мудрецы, индийцы, поражали греков своей аскезой, своими практиками. И при этом крайне страшным, потрясающим и волновавшим ум и воображение греков был один из обычаев, который практиковался в некоторых ответвлениях индуизма и который состоял в том, что человек, достигший, как он считал, своего рода совершенства, заканчивал жизнь, сжигая себя на огне. Причем это был достаточно медленный огонь, он не быстро сгорал, но он входил в такое особое состояние сознания, когда, сгорая, он не трепетал, не дрожал и принимал смерть со спокойствием, совершенно как нечто должное. И вот Пиррону довелось увидеть такое самосожжение, неизвестно – одно или несколько, но в принципе одного такого случая было бы достаточно для того, чтобы этот человек глубоко и очень по-гречески задумался: а как такое вообще возможно? Вот люди мятутся в тревогах, страшатся того, что может случиться в этой жизни, беспокоятся о тысячах разных вещей, а тут человек медленно сгорает и не проявляет никаких признаков беспокойства, никакого страха, он абсолютно непоколебим. И Пиррон думает: «Если такому отношению к жизни научиться – не обязательно при этом садиться на костер, – тогда и в самых страшных обстоятельствах ты будешь оставаться непоколебим, тверд, бесстрашен. Тогда уже ничто не сможет тебя вывести из себя, ничто не сможет напугать, тогда ты достигнешь своего рода совершенства».
Но как это сделать? Как относится такой человек к жизни? Как нужно относиться к жизни, чтобы сгорать на медленном костре совершенно спокойно? И Пиррон, размышляя над этим, приходит к выводу, что для этого нужно абсолютно устранить все человеческие оценки и различения. Человек не должен оценивать то, что с ним происходит, как плохое или хорошее, как приятное или неприятное. Для него должно быть снято различение «больно – не больно». Даже телесно данные различения, связанные с болью и ее отсутствием, приятностью и неприятностью, и т. п., должны быть сняты. Не говоря уже о различениях, связанных с чисто человеческими оценками: полезно – вредно, выгодно – невыгодно. Понятно, что человека, сжигающего себя на медленном огне, все эти вещи абсолютно не волнуют. И Пиррон говорит: «Отношение такого человека к жизни – это безразличие».
Такой человек не проводит никаких различений. Он просто видит то, что видит, слышит то, что слышит; он присутствует в мире, из которого весь пласт человеческих различений устранен.
И Пиррон начинает практиковать безразличие. Он утверждает, что для философа, если тот хочет достичь такого самообладания, такой непоколебимости, должно быть безразлично все, кроме разве что самого этого безразличия. Если он о чем и должен заботиться, то о том, чтобы это безразличие удерживать. А это – практика очень даже непростая. Ведь если жизнь такого философа просто превратилась в полный хаос, это означало бы, что каким-то образом он различает, к примеру, осмысленное от бессмысленного, делая выбор в пользу бессмысленного. Поэтому Пиррон то спокойно, как обычный человек, живя со своей сестрой, ходит на базар продавать кур и прочую живность, занимается практическими делами, то начинает бродить по всяким пустырям и непонятным и опасным местам. То он беседует с людьми, то разговаривает в голос с самим собой или продолжает беседу, если собеседник, не дослушав, отходит. То совершает какие-то практичные действия, то его действия выглядят как совершенное безумство и абсолютный какой-то сумбур. Он пытается быть за гранью всех различений. В этом состоит его практика жизни и его аскеза. Когда его спрашивают, чем он занят, он говорит: «Учусь быть добрым». Для него в этом присутствует то, что он характеризует как доброта. Тоже очень любопытный оттенок его философии: доброта как непроведение никаких различений. Его взгляд оказывается взглядом человека, который просто принимает все так, как есть, который не оценивает ничего и никак. «Доброта» – очень интересное слово, над которым стоит подумать применительно к Пиррону.
