Мураками: Я понимаю, что вы имеете в виду. Хотя во время исполнения мне показалось, что все они полны собственной значимости. На лице каждого было написано: «Я – лучший».
Одзава (смеется): Что ж, пожалуй, вы правы. Особенно это заметно в европейской академии. В Японии все немного иначе.
Мураками: Вы о том, что японцы не демонстрируют уверенность так явно? А вот в связи с этим – отличается ли стиль преподавания в Окусиге и в Швейцарии, даже если программа одинакова?
Одзава: Возможно. У японцев свои сильные стороны. Сплоченность, упорство в учебе. Для Окусиги это и хорошо, и плохо. В Японии про самоуверенных людей говорят… как же это… такое расхожее выражение…
Мураками: Торчащий кол забивают.
Одзава: Что-то вроде того. Похоже на то. Смысл такой, что нельзя выделяться среди остальных, говорить или делать что-то лишнее. Надо уважать коллегиальность. Терпеть любой ценой. Помните вечно переполненную утреннюю электричку линии Одакю? Народу битком, но никто не жалуется. Все молча терпят. Когда так ведут себя на нашей программе – это и хорошо, и плохо. Привезите наших европейских учеников в Токио и усадите в электричку Одакю – да они будут в бешенстве. (Смеется.) Ни один не станет терпеть давку.
Мураками: Могу представить. (Смеется.)
Одзава: Что ни говори, здесь, в Европе, уверенность в себе – обычное дело. Без нее – никуда. В Японии все иначе: сначала долго думают и только потом делают. Или долго думают и ничего не делают. В этом разница, и я не знаю, что лучше. Но для струнных квартетов лучше здешний вариант. Столкновение разных мнений дает хороший результат. Поэтому в Японии я твержу до оскомины: «Не сдерживайтесь, действуйте!»
Мураками: А они привыкли сдерживаться.
Одзава: Вы видели наши занятия в Швейцарии. Когда увидите репетицию в Окусиге, сразу поймете разницу. Одного дня хватит. К сожалению, в этом году академия Окусига отменилась из-за землетрясения. Хотелось, чтобы вы там побывали.
Мураками: С нетерпением жду следующего набора. В Европе, если студент не согласен с замечанием, он возразит преподавателю: «Я считаю иначе». Если что-то не понял, так и скажет: «Мне непонятно!», даже если перед ним «небожитель» вроде Роберта Манна. Японцы так не умеют. Если юный студент начнет спорить с солидным преподавателем, его осадят ледяным тоном: «Какая невоспитанность! Ты что о себе возомнил!»
Одзава: Верно.
Мураками: В Японии это повсеместно. Даже в писательской среде. Всегда действовать с оглядкой на окружающих: осмотреться, считать обстановку, поднять руку, ляпнуть что-нибудь безопасное. В результате все важное буксует и не движется с места.
Одзава: В последнее время молодые музыканты четко делятся на тех, кто сразу уезжает за границу, и тех, кто остается в Японии, хотя есть возможность уехать. Раньше многие мечтали уехать, да не могли – дорого. Сейчас – было бы желание, и поехать не сложно, а не едут.
Мураками: Вы уехали из Японии, когда еще существовали ограничения на поездки, независимо от количества денег.
Одзава: Верно. Поступок, что ни говори, отчаянный. Был такой оркестр, «Symphony of the Air»
[25] – бывший Симфонический оркестр «NBC». Услышав его, я понял – все, дальше оставаться в Японии бессмысленно. Только за границу. Так и уехал.
Мураками: Но, обернувшись вокруг Земли, страстно захотели вернуться в Японию и учить молодых музыкантов.
Одзава: Вообще-то такое желание возникло у меня гораздо позже.
Мураками: Но когда вы вернулись в Японию и стали по своей методике обучать молодежь, это вызвало протест у некоторых педагогов: они назвали ваш метод ошибочным и отказались признать учебную программу.
Одзава: Наверняка есть и такие. До меня иногда доходят подобные разговоры.
Мураками: Студентов не смущает, что ваш подход заметно отличается от полученного ими музыкального образования?
Одзава: Когда несколько дней живешь под одной крышей и ешь за одним столом, хорошо узнаешь друг друга. Занятие музыкой само по себе сближает. У нас настоящая музыкальная академия. В ходе совместных репетиций музыканты начинают друг друга лучше понимать.
Мураками: В этот раз я своими глазами видел, как музыка ваших учеников день ото дня становится лучше, глубже, и это восхитительно. Я не жил с ними под одной крышей, но, встречаясь ежедневно, выучивая их имена, одновременно запоминал манеру игры каждого, и от этого эффект трансформации был еще заметнее. «Вот оно! Вот как, оказывается, создают выдающуюся музыку», – думал я. Это меня впечатлило, или, если хотите, поразило.
Одзава: Это действительно прекрасно. Вот она, сила молодости. Их прогресс за последние три дня удивил даже меня, хотя я наблюдаю это ежегодно. Это можно понять, только увидев своими глазами.
Мураками: Да, опыт и правда уникальный. Я писатель, работаю сам на себя, и то, как формируется коллективное искусство, по-своему тронуло мое сердце. Было интересно.
Сэйдзи Одзава
Послесловие
Хотя музыку любят многие мои друзья, должен сказать, что Харуки – сильно за гранью нормы. Не только в том, что касается классики, но и джаза. Он не просто любит музыку, но и хорошо ее знает. Ему известны такие подробности, исторические факты и сведения о музыкантах, что только диву даешься. Он ходит на классические и джазовые концерты, а еще слушает записи дома. Знает многое из того, чего не знаю я, чем изрядно меня удивил.
Моя дочь Сэйра – единственный пишущий человек в нашей семье – дружит с женой Мураками Ёко; так мы и познакомились с Харуки.
Как-то раз он приехал посмотреть нашу музыкальную академию. Ту, что мы ежегодно проводим в Киото и которая очень важна для меня. Под любопытными взглядами наших преподавателей и учеников мы отправились в киотскую ночь. Это был наш первый совместный выход.
В небольшом питейном заведении (вроде закусочной) в переулках Понто-тё состоялся наш первый разговор. Кажется, мы обсуждали академию. Так или иначе, мы говорили о музыке.
Когда через несколько дней я вернулся в Токио и доложил об этом Сэйре, она сказала:
– Если ваш разговор о музыке был таким интересным, вместе запишите его.
Но тогда я не придал этому значения. Когда после серьезной онкологической операции на пищеводе у меня появилось слишком много свободного времени, супруги Мураками пригласили нас к себе в Канагаву. Пока остальные болтали на кухне, мы с Харуки в отдельном кабинете слушали специально подготовленные пластинки. На них были записи Гленна Гульда и Мицуко Утиды. В памяти возникли воспоминания о Гленне. Хотя прошло уже полвека.
Раньше, когда я ежедневно был занят музыкой, я не возвращался к этим воспоминаниям, но теперь они являлись одно за другим. Я почувствовал ностальгию. Это было неожиданно. Серьезная операция имеет свои плюсы. Благодаря Харуки на меня нахлынули воспоминания о маэстро Караяне и Ленни, о «Карнеги-холле» и «Манхэттен-центре» (интересно, как там сейчас?). Благодаря Харуки следующие несколько дней я провел в воспоминаниях.
