Мураками: В те годы в первоклассных европейских оперных театрах не было других азиатских дирижеров, кроме вас.
Одзава: Нет. Думаю, не было. Но как я уже сказал, в «Ла Скала» меня поддержали и оркестр, и хор. За что я по-настоящему им благодарен. Кстати, в Чикаго было то же самое. В первый год работы музыкальным руководителем на «Равинии» критика была ко мне беспощадна. То ли в силу неведомых мне обстоятельств, то ли просто из личной неприязни, музыкальный критик одной влиятельной газеты критиковал любое мое исполнение. Совсем как Шонберг из «Нью-Йорк Таймс» с его постоянными нападками на Ленни. Так вот, тогда оркестр тоже полностью меня поддержал. В конце первого сезона мне устроили душ.
Мураками: Душ?
Одзава: Я тоже раньше не знал. Обычно дирижер заканчивает последнее произведение, уходит со сцены, а потом вновь возвращается, верно? Так вот, в этот момент все музыканты, разом издали звуки – каждый на своем инструменте. Труба, струнные, тромбон, литавры: уаааа. Можете себе представить?
Мураками: О да.
Одзава: Оказывается, это и есть «душ». Я этого не знал и не понял, что происходит. И тогда менеджер по кадрам, он же вторая скрипка, подошел ко мне и объяснил: «Сэйдзи, это называется «душ». Запомните хорошенько». Думаю, это был музыкальный протест оркестра на критику в мой адрес в газетах.
Мураками: Вот как.
Одзава: Мой первый и последний «душ». Чикагские газеты нападали на меня, чтобы раздавить, уничтожить. Но я и на следующий год подписал договор с фестивалем, и в общей сложности проработал там лет пять. Так что раздавить меня не получилось.
Мураками: Такой прессинг тяжело выдержать.
Одзава: Возможно. Но, знаете, к тому времени я уже, можно сказать, привык. В Вене, Зальцбурге, Берлине меня всегда вначале жестко критиковали. Так что я готов был к нападкам.
Мураками: За что именно вас критиковали?
Одзава: Толком не знаю. Я же не мог читать газеты. Но судя по реакции окружающих, точно писали что-то плохое.
Мураками: Такое боевое крещение ожидает каждого новичка?
Одзава: Нет, это не так. Многие с этим не сталкивались. Например, Клаудио [Аббадо]. Не думаю, что его критиковали. В нем с самого начала признали талантливого дирижера.
Мураками: В те годы в Европе не было азиатских музыкантов, не то что сейчас. Видимо, в этом причина такой реакции.
Одзава: Когда в 1959 году скрипач Кунио Цутия вошел в состав Берлинской филармонии, это стало грандиозным событием. Эпохальным. Это сейчас без азиатских исполнителей невозможно представить основные западные оркестры, особенно струнную группу. Ситуация сильно изменилась.
Мураками: Тогда считалось, что азиаты не смогут понять западную музыку.
Одзава: Пожалуй, было такое. Хотя не припомню, чтобы мне прямо об этом говорили. Зато оркестранты, напротив, всегда горячо меня поддерживали. Может быть, по-японски болели за слабого игрока: «Бедняга, такой молодой, приехал один из Азии, все над ним издеваются. Надо бы его поддержать».
Мураками: Подобная поддержка придает сил, помогает выдержать любые нападки прессы.
Удовольствие компенсирует любые трудности
Одзава: Итак, маэстро Караян всерьез решил обучить меня опере.
Мураками: Дирижер оперы вынужден выстраивать отношения не только с оркестром, но и с певцом. Управлять сразу обоими. Для этого, наверное, нужен навык?
Одзава: Главное – контакт. Сохраняя контакт с оркестром, параллельно держать контакт с певцом.
Мураками: В отличие от оркестрантов певец работает на себя, он – звезда. Не создает ли это сложностей в общении?
Одзава: Сложных людей хватает, но когда начинается работа над произведением и я прошу делать что-то тем или иным образом, как правило, никто не спорит, поскольку все хотят выступить достойно.
Мураками: То есть с этим особых трудностей не было?
Одзава: Когда в Зальцбурге я дирижировал «Так поступают все…», это была моя первая опера, чего я совершенно не скрывал. С самого начала сообщил всем, что впервые дирижирую оперу. И тогда все – от певцов до ассистентов – стали мне любезно объяснять самые разные детали. Само собой, маэстро Караян давал советы, даже Клаудио приехал, чтобы всему меня научить. Например, как совместить звучание оркестра с певцами, и многое другое.
Мураками: Не язвили в ваш адрес?
Одзава: Если и язвили, я бы все равно не понял. (Смеется.) Все работали очень дружно. Обстановка была по-домашнему теплой. Как-то раз я даже позвал всех к себе, на вечеринку с пельменями гёдза.
Мураками: То есть для вас это был не столько вызов, сколько удовольствие поставить оперу.
Одзава: Да, примерно так. Конечно, я многому мечтал научиться. Но главное – получал удовольствие. Пусть и с некоторым опозданием, я все же обрел сокровище под названием «опера». Я и сейчас, когда возможно, стараюсь как можно чаще исполнять оперы. Есть множество опер, которые я изучил, но пока не исполнил.
Мураками: Предложение стать музыкальным руководителем Венской государственной оперы стало для вас относительно неожиданным?
Одзава: Да, это было неожиданно. В принципе, я тогда каждый год ездил в Вену. Не только дирижировал в Венской филармонии, но часто исполнял оперы. Неожиданно мне предложили место музыкального руководителя оперного театра. На тот момент я работал в Бостоне уже около двадцати семи лет и планировал вскоре уйти, поскольку тридцать лет все-таки уже перебор. Мне казалось, работать в оперном театре легче, чем руководить Бостонским симфоническим оркестром. Я надеялся подольше бывать в Японии. Но этого не произошло. Подготовка новой программы требует времени, особенно в Вене. К тому же стало больше гастролей. С оперой приходится много ездить. Даже если это концертный формат, а не спектакль.
Мураками: В итоге занятость оказалась примерно как в Бостоне.
Одзава: Да, я был занят. Но график не изматывающий. Многие сочувствовали, что наверняка очень тяжело, но это не совсем так. Мне было интересно. К тому же это великолепный опыт. Хотелось сделать как можно больше. Если бы не болезнь… К сожалению.
Мураками: Нам, обывателям, Венская штатс-опера [государственная опера] представляется обителью демонов с водоворотом интриг и богатой историей.
Одзава (смеется): Все так говорят. На самом деле это не так. Или я этого не замечаю.
Мураками: А как же «подковерные» игры?
Одзава: А-а, вы об этом… Стараюсь этого не касаться. Я и в Бостоне предпочитал по возможности держаться подальше от подобного. Нигде этим не занимался. В том числе и в Японии. К тому же, что касается Вены, я почти не говорю по-немецки, и в этом есть свои плюсы. Конечно, незнание языка создает определенные трудности, но иногда это очень удобно. Восемь лет в Вене оказались по-настоящему интересными. Я исполнил почти все оперы, которые хотел, к тому же и сам мог часто ходить в оперу.
