Одзава: Хм, ничего себе.
Мураками: Но, если задуматься, у Малера не появилось последователя, так сказать, следующей генеалогической ветки.
Одзава: Пожалуй, вы правы.
Мураками: В дальнейшем на первый план выходят не немецкие, а русские советские авторы симфоний, такие как Шостакович и Прокофьев, причем симфонии Шостаковича отчасти отсылают нас к Малеру.
Одзава: Абсолютно верно. Полностью согласен с вами. И все же музыка Шостаковича более опрятная, собранная. В ней нет малеровского безумия.
Мураками: Возможно, Шостакович просто не мог позволить себе безумствовать в силу политических причин. И все же Малер был по сути своей несерьезен, даже шизофреничен, хотя не хочется клеить ярлыки.
Одзава: Это действительно так. То же самое можно сказать о работах Эгона Шиле. Глядя на них, я со всей ясностью ощутил, что они с Малером жили в одно время в одном городе. Пожив некоторое время в Вене, я тоже проникся ее духом. Потрясающе интересно.
Мураками: В биографии Малера сказано, что сам он считал управление Венским оперным театром вершиной музыкальной карьеры. Чтобы получить этот пост, он отрекся от иудаизма и принял христианство. Получается, он считал эту должность достойной такой жертвы. До недавнего времени вы несли эту непростую ношу.
Одзава: Вот как? Малер так считал? И сколько лет он руководил оперным театром?
Мураками: Кажется, одиннадцать.
Одзава: Удивительно, что при этом он не писал опер. Интересно почему? Он ведь сочинил множество песен и очень осознанно подходил к сочетанию музыки и слов.
Мураками: Действительно, очень жаль. Думаю, ему сложно было выбрать сюжет.
Бостонский симфонический оркестр продолжает звучать.
Мураками: Слушая эту запись, нельзя не отметить выдающееся качество Бостонского симфонического оркестра.
Одзава: Мы стремились быть лучшими в мире, неустанно оттачивали мастерство, отсюда такое высокое качество. Бостон, Кливленд… их техническая подготовка невероятна.
Струнные заводят очаровательную пасторальную мелодию.
Мураками: У Сайто Кинэн не получается такого звучания.
Одзава: Ну…
Мураками: То есть это просто разный звук.
Одзава: Это зависит от желания слушателя. Хочет ли он гармоничного, полностью красивого и законченного исполнения или немного на грани и колоритного… У Малера подобная разница возникает очень легко. Особенно в этой музыкальной части.
Некоторое время Одзава с интересом читает партитуру.
Одзава: Надо же. Оказывается, впервые это произведение исполнили в Будапеште.
Мураками: Кажется, критика была крайне отрицательной.
Одзава: Могу предположить, что исполнение вряд ли было качественным.
Мураками: Возможно, оркестр не мог понять, что и как нужно играть.
Одзава: Премьера «Весны священной» Стравинского в Париже тоже потерпела фиаско. Отчасти это могло быть связано с самим произведением, но большую роль наверняка сыграла неподготовленность оркестра. Здесь тоже полно всякой акробатики. Надо было спросить у Пьера Монтё… Мы с ним были довольно дружны.
Мураками: Да, это ведь Монтё дирижировал на премьере «Весны священной».
Звучит музыка Малера. Фрагмент, где духовые и струнные наравне переплетаются, словно хвосты запутанных сновидений [8.43-9.01].
Одзава: Этот фрагмент отдает сумасшествием.
Мураками: Он полон безумия.
Одзава: Но в исполнении Бостонского симфонического оркестра выглядит очень пристойно.
Мураками: Вероятно, это у них в крови – сглаживать хаос и аккуратно заделывать прорехи.
Одзава: Музыканты слышат друг друга и непринужденно подстраиваются. Да, звучит потрясающе.
Мураками: Вероятно, исполнителям сложно до конца понять, в какой степени расщепленность музыки Малера действительно соответствует современному восприятию расщепленности. Думаю, исполни вы сейчас это же произведение с Бостонским симфоническим, звучание было бы совсем другим.
Одзава: Это точно. Я и сам изменился…
Заканчивается третья часть в исполнении Бостонского симфонического оркестра.
Мураками: Когда слушаешь это исполнение, кажется, будто тебя усадили в шикарный «мерседес» с водителем и возят по окрестностям.
Мураками: Тогда как Сайто Кинэн – скорее маневренный спортивный автомобиль с чувствительной трансмиссией.
Одзава: Слушая такие записи, понимаешь, насколько стабильно исполнение Бостонского симфонического оркестра.
Сэйдзи Одзава, который продолжает меняться
Одзава: Знаете, в беседе с вами я заметил, как сильно изменился. Недавно с Сайто Кинэн я побывал в Нью-Йорке, где в «Карнеги-холле» мы исполнили Первый фортепианный концерт Брамса, «Фантастическую симфонию» Берлиоза и «Военный реквием» Бриттена. И это в очередной раз меня изменило.
Мураками: То есть вы продолжаете меняться.
Одзава: Продолжаю, несмотря на возраст. Через реальный опыт. Пожалуй, это одна из специфик профессии дирижера – меняться в работе. Мы ничто без живого звучания оркестра. Я читаю партитуру, мысленно воображаю музыку, а потом вместе с музыкантами превращаю ее в реальные звуки, и в процессе много чего происходит. Это касается и человеческих взаимоотношений, и поиска музыкального решения – на что сделать акцент в той или иной музыке. Бывает, музыка строится длинными фразами, а бывает – короткими. Кроме того, расставить приоритеты между всеми этими задачами – само по себе уже отдельная задача. С каждым новым опытом мы меняемся. Я болел, лежал в больнице, надолго отошел от дирижерской работы, а потом поехал в Нью-Йорк и несколько раз выступил на одном дыхании. Когда вернулся в Японию, заняться под Новый год было нечем, и я переслушал свое выступление. Это многому меня научило.
Мураками: Что значит «многому научило»?
Одзава: Дело в том, что я впервые так внимательно слушал собственное исполнение.
Мураками: Впервые? Разве обычно вы не слушаете подробно свое исполнение?
Одзава: Обычно не слушаю. Когда готова запись выступления, я, как правило, уже разучиваю другую музыку. Конечно, я слушаю запись, но часто не в состоянии на ней сосредоточиться, поскольку уже вечером буду исполнять другое произведение. Но в тот раз меня не ждал следующий концерт, и я слушал свое исполнение, когда оно еще звучало у меня в голове. Вот почему это многому меня научило.
Мураками: Чему конкретно?
Одзава: Я словно смотрел на свое отражение в зеркале. Видел каждую деталь. Это возможно, только когда музыка все еще звучит у тебя в голове, а точнее, в теле.
