– Есть другой способ заставить траву расти, Аматеон.
Пару секунд он непонимающе на меня глядел. Потом тень улыбки
скользнула по его губам.
– Ты отвергнешь зов Богини?
– Никогда, – качнула я головой. – Но Богиня
приходит в разных обличьях. Зачем выбирать боль и смерть, если можно обрести
жизнь и удовольствие?
Улыбка стала чуть шире. Он распрямил шею из неловкой,
наверное, причинявшей боль жертвенной позиции и перевел взгляд с меча в одной
руке на чашу во второй.
– Чего ты желаешь от меня, принцесса, Богиня?
– О нет, – сказала она, и на этот раз не моими
устами.
Невдалеке от нас появилась укутанная с головой фигура, ноги
ее не касались земли, да и сама она была туманной – как я ни старалась, я не
могла ее толком рассмотреть. Рука, которой она придерживала накидку, не была ни
молодой, ни старой, ни среднего возраста. Она была всеми женщинами и ни одной
женщиной. Она была Богиней.
– О нет, Аматеон, это она сделала выбор. Я оставлю
решение за ней. Она не нуждается во мне, чтобы закончить дело. – Она
издала тихий смешок, в котором смешались старушечья сухость, богатая
мелодичность зрелой женщины и легкость девичьего смеха. – Я не во всем
согласна с Андаис, но на этот раз соглашусь. Чертовы божества плодородия!
И она снова засмеялась.
– Не знала, что Андаис еще говорит с тобой, Богиня.
– Я не перестаю говорить с моим народом, это вы
перестаете слушать меня, а спустя какое-то время уже не можете меня услышать.
Но я говорю с вами по-прежнему. В грезах и снах, в моменты между сном и
пробуждением звучит мой голос. В песне, в касании рук – я с вами. Я – Богиня, и
я повсюду и везде. Я не могу уйти, а вы не можете меня утратить. Но вы можете
меня покинуть и отвернуться от меня.
– Мы не хотели покидать тебя, Мать! – воскликнул
Аматеон.
– Я не осталась в одиночестве, дитя. Я не могу остаться
совсем одна. Но мне может быть одиноко.
– Что же мне сделать, Мать, во искупление?
– Искупление – для нас концепция чуждая, Аматеон. Но
если ты захочешь сделать что-то для меня...
– Да, Богиня, да, всем сердцем!
– Оживи эту землю, Аматеон. Ороси неплодную почву своим
семенем и оживи ее. – Она начала таять, как туман на солнце.
– Богиня! – позвал он.
– Да, дитя?
– Увижу ли я тебя снова?
От нее остался лишь голос – юный и древний одновременно:
– В лице каждой женщины, которую встретишь.
И она исчезла.
Он неотрывно смотрел на то место, где она была, и только
звон выпавшего из моей руки меча заставил его повернуться ко мне.
– Чем я могу служить тебе, принцесса? Я весь принадлежу
тебе, чего бы ты ни потребовала. Жизнью моей, кровью или мощью десницы – я
готов служить тебе всем.
– Ты словно приносишь мне клятву чести, как рыцарь
старых времен.
– Я и есть рыцарь старых времен, Мередит, и если тебе
нужна моя честь – она принадлежит тебе.
– Ты сказал Адайру, что лишился чести, что королева
отняла ее у тебя вместе с твоими волосами.
– Я касался чаши и видел лик Богини. Такие дары не дают
недостойным.
– Ты говоришь, что твоя честь не утрачена, потому что
Богиня считает тебя достойным чести?
В многоцветных глазах на миг отразилось замешательство,
потом он сказал:
– Да, думаю, так.
– Скажи, о чем ты подумал.
Он улыбнулся – быстрый проблеск искреннего веселья, от
которого его лицо стало менее совершенным в своей красоте, но более настоящим,
более драгоценным, на мой взгляд.
– Что моя честь и не была утрачена, потому что никто не
может отнять у тебя честь, если ты этого не позволишь сам. Я собирался сказать,
что ты вернула мне честь, но потом понял.
Я улыбнулась в ответ.
– Никто не в силах отнять у тебя честь, но ты можешь
лишиться ее по своей воле.
Его улыбка поблекла.
– Да. Я позволил страху отнять у меня честь.
Я отрицательно качнула головой.
Он улыбнулся снова, почти смущенно.
– Я говорю о том, что страх стал для меня важнее чести.
Я остановила его поцелуем, обвила его спину руками, в правой
все еще сжимая чашу. Его руки неуверенно потянулись ко мне, словно он не знал,
с чего начать. Я думала, секс будет у нас нежным и медленным, но в моей руке
был атрибут Богини, а я была Еевоплощением. Богиня не желала медлить.
Чаша потянула нас вниз, будто в земле был запрятан мощный
магнит. Как только чаша коснулась земли, она утонула в почве, и вот моя рука сжимала
только пустоту. Спина Аматеона накрыла то место, куда погрузилась чаша, и страж
весь выгнулся, глаза непроизвольно зажмурились, пальцы впились в меня, бедра
толкнули мне в пах. Сила его рук, твердость тела и бешеное желание в лице – все
это бросило меня к нему, соединило наши губы, руки нетерпеливо шарили по его
телу. Он вздрогнул всем телом и вскрикнул, когда моя рука скользнула к
средоточию его силы. Когда он снова открыл глаза, они были почти слепы от
желания.
– Пожалуйста... – Голос был таким хриплым, что я с
трудом его узнавала.
– Чего ты хочешь, Аматеон?
– Служить тебе.
Я мотнула головой так близко от его лица, что задела его
волосами.
– Скажи, чего ты хочешь.
Он закрыл глаза и сглотнул с таким трудом, что, должно быть,
ему стало больно. Когда он опять взглянул на меня он был чуть спокойней, но все
же настороженность из его лепестковых глаз не ушла. Он прошептал, словно
боялся, что кто-то подслушает, если он выскажет свое желание громко:
– Я хочу, чтобы ты оседлала меня, вжала в грязь мое
нагое тело. Я хочу видеть сияние твоей кожи, твоих глаз, танец твоих волос.
Хочу, чтобы ты выкрикивала мое имя тем голосом, какой появляется у женщин
только на вершине страсти. Я хочу наполнить семенем твое тело. Вот чего я хочу.
– По-моему, чудесно, – сказала я.
Он чуть нахмурился.
Я улыбнулась и потрогала складочку между его бровей, где
образовалась бы морщинка, если бы у него могли появиться морщины.
– Я хочу сказать: "Да, Аматеон. Давай все это
сделаем".
– То есть ты исполнишь мое желание?
– Разве это не обычное наше занятие – исполнять людские
желания? – прошептала я, улыбаясь.
– Нет, – удивился он, – никто из нас никогда
не исполнял людских желаний.
– Это шутка, – усмехнулась я.
