– Да, тетя, я считаю ее ужасной.
– Но мы получили результат, не станешь спорить?
Я бы могла... Но предпочла высказаться не впрямую.
– Если ты говоришь, что это Гвеннин, я поверю тебе, но
вообще-то я бы его не узнала.
– О, это он. – Она посмотрела на тело у своих ног
и сжала руку покрепче. Гвеннин застонал, но стон ее не удовлетворил. Она
дернула сильней, снова заставив его завопить. Это ей понравилось.
– Он сказал, почему он убил Беатриче? – Я не стала
высказывать подозрение, что любой на его месте признался бы в чем угодно, от
убийства Кеннеди до грабежа и разорения Рима, лишь бы прекратить мучения. Никто
не смог бы выдержать того, что она с ним сотворила.
– Она разделила с ним постель, но потом отвергла ни с
того ни с сего.
– Он убил Беатриче за то, что она отказалась быть его
любовницей? – Я очень старалась не выразить голосом своего недоверия.
Андаис потянула за внутренности резко и быстро, вырвав из
его глотки еще один крик.
– Скажи ей то же, что и мне, – велела она.
Он откашлялся и сплюнул кровью. Наконец он сумел заговорить.
Голос был таким же измученным, как и его тело, сорванным от крика.
– Я не думал, что она умрет. Она же бессмертная, она –
фейри. Я не воспользовался сталью или холодным железом. Удар не должен был быть
смертельным. – Он снова закашлялся и начал оседать на землю, но Андаис
потянула за кишки, и он попытался сохранить равновесие, опираясь на руку – с
начисто содранной кожей.
Когда он слегка пришел в себя, я спросила:
– Ты ударил ее ножом в спину, потому что она не хотела
больше быть твоей возлюбленной?
– Она была только развлечением, не возлюбленной.
– Развлечением? – переспросила я. – Потому
что малые фейри не могут быть возлюбленными?
– Да, – сказал он этим своим сорванным голосом.
Странно, но мне уже не было жаль его так, как мгновение
назад. То, что с ним сделали, было по-прежнему ужасно, и никто не заслуживал
такого, но...
– Если она для тебя ничего не значила, то почему ее
пренебрежение подвигло тебя к убийству?
– Я не собирался ее убивать. – Его голос пресекся
– не от слез, просто от страданий, которые ему причиняла Андаис.
– Но если она была только игрушкой, ты мог найти
десяток таких же. Множество малых фейри прыгнули бы в постель лорда-сидхе по
первому знаку.
На бесформенном лице, где только в очертании скул сохранился
намек на прежнего Гвеннина, не отразилось никаких эмоций. Андаис отняла у него
мимику вместе с кожей и плотью. Но в голосе что-то прозвучало.
– Они не были бы Беатриче.
И в этом было все дело. Он любил ее как мог, а она его
отвергла. Он не хотел убивать ее, только ранить – как она ранила его. Он ударил
ее в сердце, как она ударила его. Ему неоткуда было знать, что фейри стали
такими уязвимыми, что клинок – даже не из стали или холодного железа – ее
убьет.
– А человек? – спросила я. – Зачем было
убивать его?
– Он все видел, – сказал Гвеннин.
Я с силой выдохнула и прижалась к Рису. Я ничего так не
хотела, как зажмуриться покрепче и не смотреть на это все. Но я смотрела. Если
бы я была уверена на сто процентов, что смогу держаться на ногах
самостоятельно, я бы сказала Рису отпустить меня, но свалиться в грязь –
значило бы утратить и тот невеликий авторитет, который у меня все же имелся.
– Я бы хотела дождаться подтверждения от человеческой
полиции и науки, просто в дополнение. На пресс-конференции все прозвучит лучше,
если полиция сможет подтвердить наши слова.
– Пресс-конференция? Он умрет не позже завтрашней ночи.
– Тетя Андаис, он убил репортера-человека. Если мы не
продемонстрируем его прессе сравнительно целым и невредимым, это подорвет всю
репутацию, которую ты нам создавала долгими десятилетиями.
Она довольно громко вздохнула.
– В твоих словах есть резон, Мередит. Он понадобится
прессе, и в лучшем состоянии, чем теперь. – Она улыбнулась, глядя на
Гвеннина. – До чего жалко тратить исцеляющую магию на завтрашний труп.
Спорить было не с чем, но я заметила все же:
– Нам нельзя показывать его людям в таком виде.
– Думаешь, людей это расстроит?
– Это подтвердит все, что о нас говорят благие.
– Ты вся в грязи, я – в крови, не так уж мы
отличаемся, – хмыкнула она.
Я посмотрела на свою руку, сжимавшую белую рубашку Риса, и
признала ее правоту. Я вся была перемазана густой темной грязью. Аматеон был
черным от грязи точно так же, как королева – красной от крови. Волосы липли к
его телу по всей длине. Когда он исчез, волосы у него едва доходили до плеч,
теперь они достигали по меньшей мере до икр.
Адайр был не так грязен, он лежал сверху. Но его волосы тоже
спадали каштановыми волнами вдоль лица, а не топорщились коротким ежиком. Кудри
еще не касались широких плеч, но это было только начало.
Я повертела головой и убедилась, что мои собственные волосы,
прилипшие к спине и плечам, тоже стали длинней. Они спадали теперь заметно ниже
плеч.
– Ты черт знает во что превратила вход в мой тронный
зал, Мередит.
– Прошу прощения, тетя Андаис, это не нарочно. –
Мой голос звучал почти спокойно. Я попыталась не смотреть на огрызки от
мужчины, что она держала на поводке из его собственных кишок, но было одинаково
трудно и отвести взгляд в сторону, и не отводить. Я все же смотрела, потому что
никак не могла соотнести гордого, высокого, высокомерного и красивого Гвеннина
с этой лишенной кожи и большой части плоти фигурой у ее ног. Даже зная, что это
он, я не могла его узнать. Она его уничтожила.
Кто угодно, кто угодно признался бы во всем, что она
потребовала, лишь бы прекратить такую боль. Я не верила в полученное ею
"признание", но не осмеливалась сказать об этом вслух. Она была
абсолютно довольна собой. После хорошей и удачной пытки она была так счастлива,
как это только было ей доступно. Наверное, всем нужно хобби.
– Там, где состоялся ваш милый тройничок, теперь бьет
источник, – сообщила она.
Рис чуть передвинулся, чтобы я смогла это увидеть: и правда,
земля вспучилась, и сквозь нее пробился родничок. Вода разлилась шире,
отыскивая русло для маленького ручья, а может, впадину для озерца. Понадобится
время, чтобы вода нашла себе путь и решила, как она захочет изменить облик
земли. Пожелает ли она стать глубоким спокойным озером или быстрым потоком.
Разумеется, парочка скал, на которых могла бы дробиться и играть вода, тоже не
помешали бы.
Мне не стоило об этом думать. Единственное мое оправдание –
в том, что я пыталась смотреть куда угодно, думать о чем угодно, только не об
этом жалком огрызке, оставшемся от лорда сидхе.
