– Быстро копаешь, – удивился папа и растер в пальцах мерзлый ком земли. Земля была бурой, похожей на гнилую щепку. – Торф. Мы на болоте, ребята.
– Разведем костер, и он загорится, – заосторожничала Ирка.
– Да нет, мокрый же торф, – сказал папа, – Он скорее зальет костер, чем сам загорится. Здесь летом не пройдешь, самая трясина. И сейчас-то странно, что эту яму не затянуло жижей. Здесь метра три. Земля в Подмосковье не промерзает на такую глубину.
– Думаешь, ее зимой рыли? – спросил Блинков-младший.
– Именно зимой. И недавно. Когда я упал, снежку было на полпальца. Это потом начало ветром кидать… Скорее всего, эту яму рыли понемногу: выкопают полметра, подождут, пока глубже промерзнет, потом опять копают. Только вот зачем?
Ирка рылась в рюкзаке. Доставала консервы и объявляла:
– Оливки с анчоусами. Перцы жгучие. Ветчина деликатесная. А хлеба нет. Самая походная еда.
– Мы же в гости ехали, а не в поход, – развел руками папа. – Это закуска, а не еда. Я думал, что мы с Виталием Романовичем выпьем по махонькой.
– Ага, и водка имеется. Особенно сейчас это своевременно: выпить и хором спеть «В той степи глухой замерзал ямщик», – с вредным видом заявила Ирка.
– Не ехидничай, Иа-Иа, – сказал папа. – Надо будет – выпьем. И вам налью по чуть-чуть. Мы сейчас не живем, а выживаем… Поищи там в кармане зажигалку.
– В каком? – спросила Ирка.
– Безразлично.
Иа-Иа было Иркино детское прозвище. Она никому не позволяла так себя называть. Блинков-младший подумал, что если бы он сказал «Иа-Иа», то получил бы по шее, а папе – ничего, папе можно.
Ирка зашарила по рюкзачным карманам.
– Здесь зажигалка. И здесь. Зачем столько, Олег Николаевич?
– В рюкзаке должно быть три независимых источника огня, – механически ответил папа. – Давайте-ка, ребята, ускорим темпы, а то мне что-то плохо.
Вот это да! Ни Блинков-младший, ни тем более Ирка никогда не слышали от папы таких слов. Даже когда он однажды разбился на вертолете и сутки пробирался по джунглям со сломанной ногой! Потом они встретили его, закованного в гипс по шею, как рыцарь в доспехи, потому что ребра у папы тоже были переломаны… Ну да что вспоминать? Восьмиклассники стали порхать, как бабочки.
Под папиным руководством Блинков-младший перелил оливки из банки в полиэтиленовый пакет, банку набил снегом и стал растапливать его на костерке. Камышинки прогорали мгновенно. Ирка вспомнила, что на дне ямы были какие-то доски, и раскопала одну из-под снега. Доска была совсем гнилая. Ирка легко разломала ее руками. Гнилушки не горели, а тлели, но все же давали ровный жар.
Когда вода вскипела, папа велел положить в нее бритву. Вообще-то он брился электрической, а в рюкзаке носил опасную, похожую на складной нож с обломанным кончиком. Это была бритва для экспедиций, где нет электричества и магазинов, в которых продавались бы лезвия для станочков. Когда Митек бросил ее в банку с кипящей водой, у него опять холодно сжало сердце. Кровавый отпечаток ладони на папиной куртке так и лез в глаза. Папа заметил его взгляд и прикрыл отпечаток рукой.
– Чуть не забыл, – сказал он и сам отправил в кипяток пробку с воткнутыми в нее швейными иголками. Иголок было три; заранее вдетые в них нитки – черная, белая и зеленая – обмотаны вокруг пробки.
Пробка прыгала в кипящей воде. Блинков-младший ждал, что сейчас папа покажет что-то какое, что раньше не хотел показывать. А папа дотянулся до рюкзака, достал бутылку водки и, лихо свернув ей пробку, отпил из горла.
– Оливку дай, – сказал он, утираясь рукой.
Ирка протянула ему раскрытый пакет с оливками. Глаза у нее стали по блюдцу, рот сам собой разинулся. Старший Блинков почти не пил, ему и без этого было интересно жить.
– Для обезболивания, – объяснил папа, закинул оливку в рот и крякнул. – Ну-с, приступим, помолясь.
И он откинул куртку с ног.
В левой пониже колена торчала здоровенная железяка. Ржавая, острая, изогнутая. Железяка насквозь пробила папе икру. От острия она расширялась и заканчивалась чем-то вроде большой катушки с затянутым ржавчиной отверстием.
Папа двумя руками взял раненую ногу и как чужую переложил ее к ямке с костром. Со штанины посыпались бусинки замерзшей крови. Выше колена нога была перетянута оторванным от рубашки рукавом.
– Режь, – сказал он Блинкову-младшему. – Штанину режь. Да не бритвой, а ножом!
Блинков-младший обтер об колено нож, которым копал ямку, и стал надпарывать шов на штанине.
– Решительней, – поторопил папа. – Воткнул и вспорол.
Не сводя глаз с ржавой железяки, Блинков-младший оттянул штанину, вонзил нож и полоснул.
– Молодец! Теперь с другой стороны… Отрежь половинки – мешать будут, – командовал папа. Когда Блинков-младший отхватил ножом лохмотья штанины, он откинулся на спину и спокойным голосом приказал: – А теперь ты это вынешь. Смелее, Митек. Если потеряю сознание, все равно тащи. Потом похлопаешь меня по щекам, это вызывает прилив крови к голове.
Ирка отвернулась и зажала уши руками.
– Давай, единственный сын, – сказал старший Блинков. – Ждать нельзя, а то я без ноги останусь.
Блинков-младший схватился за железяку и дернул. Он действовал левой, потому что был левша, а правой упирался в папину ногу. И вот под этой правой хрупнуло, а потом железяка пошла легко.
– Отлично! – совсем не изменившимся голосом сказал папа. – Теперь я ослаблю жгут. Крови не бойся. Стакан потерять не страшно, зато она вымоет из раны всю заразу.
Папа развязал рукав рубашки, которым была перетянута нога, и стал смотреть на рану. Кровь ручьями потекла с обеих сторон.
– Все гораздо лучше, чем я думал. Крупные сосуды не повреждены, значит, операция не нужна, – морщась, объявил папа и снова затянул жгут.
– Как ты узнал? – спросил Блинков-младший.
– Ты бы тоже сразу же узнал. Из артерии кровь била бы фонтаном.
– И что тогда?
– Тогда нужно добраться до нее и перевязать ниткой. А так мы просто зашьем. Давай иголки.
Обжигая пальцы, Блинков-младший выловил из горячей воды пробку с иголками. Папа растолок на лезвии ножа таблетку стрептоцида, посыпал рану и начал шить. Оттянет кожу, сделает стежок и завяжет узел. Потом – следующий. По четыре стежка с каждой стороны.
– Ты как Рэмбо, – сказал Блинков-младший. Он перестал бояться.
– Что там Рэмбо, – отмахнулся папа. – Я рядовой сороковой армии генерала Громова. Мы в Афганистане крошили этих рэмб только так. Правда, и они нас тоже.
– Разве американцы там воевали? – удивился Блинков-младший.
– Там воевали наемники со всего света. Как и у нас в Чечне. Страшные люди – наемники. Не потому, что крутые, а потому, что гнилые. Человеку не должно быть все равно, с кем воевать и за что. А они могут сегодня воевать за одних, завтра за других, лишь бы платили.
