Что записано в звездах
Особая характеристика Возрождения как эпохи перехода и прорыва к новому миропониманию заключается для Кассирера в опыте культурной одновременности «подходов мифических» и «современно-научных». Это особенно заметно на примере существовавшей в то время размытой границы между астрологией и астрономией. С астрологической точки зрения человек подчинен тайным силам и созвездиям, которые он может в лучшем случае толковать, но никак не направлять и изменять по своей воле. Природа астрологии при этом строго закономерна. Здесь властвуют и действуют законы природы. Однако природа эта мифическая, а не раскрытая и понятая через математические расчеты. С появлением астрономии это соотношение становится противоположным. Особая заслуга таких переходных фигур как Кеплер и Коперник состоит в том, что в период Возрождения они совершили прорыв от астрологии, во многом еще сильно на них влиявшей, к новому астрономическому способу мышления. Кассирер так изображает связанное с этой переменой воздействие на представление человека о себе и о его новом положении в космосе:
Пусть даже человек рожден под определенной планетой и ему суждено провести свою жизнь под ее господством – от самого человека зависит, какие возможности и силы, заложенные в нем его планетой, сумеет он в себе развить и довести до полного совершенства. ‹…› Человек может переходить от покровительства одной звезды – к другой, в зависимости от тех духовных склонностей и устремлений, какие он в себе культивирует и наделяет высшей значимостью
[245].
Итак, происходит инверсия образа мышления: взгляд направлен уже не от космических сил природы вниз, на индивида, но от микрокосмоса индивида вверх, в макрокосмос, частью которого он себя мыслит. При этом не отрицается, что природная интеграция индивида в великий общекосмический контекст ставит его самоформирующему устремлению определенные границы и условия. Способность индивида к самоопределению, стало быть, в возрожденческом понимании не есть безусловная, полностью автономная. Ни один житель Земли не может полностью сам устанавливать законы, определяющие собственное его становление. Тотальная автономия – оторванная от жизни иллюзия. На ее место в Возрождении заступает сознание, так сказать, свободы, ограниченной определенными условиями, а значит – пластичности формирования самого себя в пределах определенного пространства действий. Однако чем глубже индивид проникает в эти условия, определяющие его становление, чем лучше осознает их границы, тем больше и доступная ему свобода действий.
Технический пример: ни один человек не рождается на свет, умея летать. Даже Леонардо да Винчи. Но когда открыты законы тяготения, инерции и сопротивления воздуха, человеку – посредством определенных расчетов и технологий – открывается свобода действий, позволяющая модифицировать и обойти его якобы неизменную обреченность на неумение летать. Творческий строитель собственного доступа к миру, он использует одно светило (читай: закон) против другого (читай: другого закона). И – взлетает.
Понимаемое таким образом Возрождение весьма мало опирается на безусловную свободу индивида, а следовательно, и в отношении собственного бытия будет столь же мало базироваться на безусловной необходимости «природных законов». Иначе говоря, у людей существует возможность взять судьбу в свои руки, изучая и раскрывая ту динамику, что обусловливает их собственное становление в развитии. И здесь тоже нельзя не заметить: выявленное Кассирером абсолютно современное соотношение «свободы и необходимости в Возрождении» полностью соответствует его «философии символических форм».
Поиски Кассирером истоков современной эпохи в «Индивиде и космосе», как и работы Беньямина и Хайдеггера, тоже указывают на утрату. Однако с его позиций можно так же убедительно, но уже совершенно по-иному показать, что именно было впоследствии утрачено Новым временем: из упоения полновластностью и прогностической мощью естествознания XVII–XVIII веков развивается понимание физических законов природы как сил, абсолютно детерминирующих всё космическое действо – в том числе и человека как чисто материальную сущность. Проблему же свободы (воли) человека тогда можно было разрешить лишь ценой абсолютного его отъединения от мира в его собственном существе, а именно в форме картезианской философии сознания: человека дóлжно было понимать как чисто мыслящую субстанцию, полностью отделенную от тела.
В естественной истории, полностью детерминированной слепыми причинными цепочками, человек может понимать себя свободным, только когда отъединяется от мира и даже делает себя этаким маленьким божеством, за которым тогда необходимо признать навсегда остающуюся загадочной способность одной лишь силой духа инициировать собственные причинные цепочки, так сказать, из ничего.
В терминологии Кассирера диагноз эпохи позднего модерна и, в первую очередь, Просвещения столь же ясен, сколь и мнимо парадоксален: это очередной культурный возврат к мифическим категориям мышления – правда, на отчетливо более высоком уровне. На место строго мифической необходимости встает необходимость причинных законов, на место капризно-суверенных созвездий или милостивого божества – «автономный» человек, преображенный в чистую мыслящую субстанцию.
Такова истинная диалектика Просвещения, которую Кассирер четко определяет и порицает. Правда, не потому, что главный ее импульс неизбежно должен был привести к фатальным последствиям уже в эпоху Возрождения, но потому, что сам этот импульс со временем был затемнен и искажен. Философия символических форм Кассирера стремится это затемнение устранить. Причем именно в середине 1920-х годов, когда соотношение свободы и необходимости, детерминированности и неопределенности, как оно понималось в классической физике, было радикально поставлено под сомнение. Вернер Гейзенберг опубликовал свои тезисы касательно «приниципа неопределенности» одновременно с публикацией «Индивида и космоса», в 1927 году.
Обрести свободу! Исходя из научной картины мира, четко сознавая ее границы, ограничения и ошибочные толкования. Такова же была задача «Логико-философского трактата» и его автора, учителя народной школы и духовного проводника в «лучшее» время, – Людвига Витгенштейна.
Устами младенца
Здесь, в идиллическом Оттертале, мой день рождения, который я бы предпочел сохранить в тайне, население тоже отмечает грандиозной демонстрацией. Изо всех гау Лесной марки сюда стекаются тысячи и тысячи людей, чтобы в сей радостный день поздравить своего любимого учителя и пожелать ему еще долгие годы трудиться на благо отечественной молодежи и служить для нее – как и для тебя самого – вдохновляющим примером самопожертвования и верности долгу. Сам я в этот день выступлю с речью о восьмичасовом рабочем дне, о мире между народами и о пособии по безработице
[246].
Незадолго до конца помогает только сарказм. А конец близок – учитель народной школы Людвиг Витгенштейн чувствует это в свой тридцать шестой день рождения как никогда отчетливо. Посылать подобные глупости лучшим друзьям, как в данном случае Рудольфу Кодеру, для него вполне обычное дело. Тот, кто хочет, как он, провести границу смысла, должен показать, что ему прекрасно известны и многообразные разновидности бессмыслицы. Если бы весной 1925 года Витгенштейна всерьез спросили, чтó он думает о причинах, по которым его собственная культура движется к новой низшей точке, он наверняка назвал бы типичную для эпохи взрывную смесь из вождистских политических культов, управляемого СМИ массового оболванивания, тупого национализма, а также социал-демократической веры в прогресс, которая и была объектом сатиры в его открытке Рудольфу Кодеру от 29 апреля 1925 года. 1925-й – год, когда в свет выходит «Майн кампф» Гитлера; год, когда Сталин окончательно захватывает власть в России; год, когда солдаты молодого испанского генерала Франсиско Франко под боевым кличем «Да здравствует смерть!» порабощают Марокко; год создания НСДАП; год, когда в Германии консерватор Пауль фон Гинденбург сменяет на посту президента социал-демократа Фридриха Эберта; год публикации «Процесса» Кафки. Этот год застает Витгенштейна на четвертом и, как выяснится годом позже, последнем учительском месте в Оттертале. Правда, «всеми любимый учитель» пока не сдается окончательно. Пока Хайдеггер, Беньямин и Кассирер готовят свой анализ современности, катящейся к упадку, Витгенштейн занят на месте непростой и важной работой.
