Эх, поживешь с кафирами, сам начинаешь думать по-кафирски. Ничего, скоро назад. Сначала в Грузию, а по весне через перевал — в родную Ичкерию. Там все забудется: и шайтанские мысли, и русская девчонка Маша, которая гладила его по щеке. Сегодня Ваха сделает работу и будет свободен и богат. Захочет — бросит воевать, дом построит, жену возьмет. Он бы Машу взял, но в Ичкерии ей не будет жизни.
Пришел президентский охранник. Ваха и не знал бы, а сразу бы понял, кто такой. Взгляд быстрый, цепкий, по углам шарит, что увидит — запомнит навсегда. А Ваха, как умел, глаза вытаращил, встал против лампы, чтобы уши просвечивали — ребенок и ребенок. Охранник ему:
— Один живешь?
— С братом, дяденька.
— Ну, смотрите, к Президенту не лезьте, с биноклями-фотоаппаратами к окну не подходите.
Ушел, а Ваха — бух на колени молиться. Чемоданы-то вот они: два под кроватью, два не поместились, в углу стоят. Дорогие чемоданы: из небьющейся пластмассы, с колесами и выдвижной ручкой, чтобы катить их, как тележку. Жалко будет, когда такое добро разнесет вдребезги.
Затемно привезли собаку. Ваха слышал, как она тявкает, рвется с поводка. Заперся и опять стал молиться.
Прошла собака по коридору, порыла ковер у Машиной двери — учуяла старый запах от дымовухи. К Вахе не повела. Через его дверь взрывчатку не вносили, поднимали в окно. И уложены толовые шашки в чемоданах надежно: пленкой обернуты, запаяны, табаком посыпаны.
Из Вахиного окна было видно, как собаку водят по бальному залу. Удобную комнату выбрал Хозяин, а ведь не знал все заранее. У него в «Кущах» четыре таких же чемодана, а номер — точно над апартаментами, которые оставили для Президента… Значит, Аллах ему помогал, хотя Хозяин и жрет ветчину.
Когда увезли собаку, Ваха раскрыл окно и вылез на карниз. Вчера ночью два раза тренировался. Первое опасное место — под Машиным окном. Надо пригнуться и два шага идти на корточках, а карниз шириной с подошву. Хорошо, не обледенелый, не скользкий… В простенке он выпрямился, передохнул. Здесь его не видно. Второе окно… Передохнул. Крыша бального зала была под ногами, близко, а прыгать нельзя — услышат внизу. Надо спускаться по водосточной трубе, а она ржавая, того и гляди развалится на куски. Зато держится на крепких железках, и к одной железке Ваха вчера привязал веревку. Она незаметно висела за трубой: со двора не увидишь, из окон — только если высунуться, но кто станет высовываться на морозе…
Спуститься по веревке, и тихо — до чердачного люка. Жалко, снег не идет, как вчера. Свет в окнах горит, падает на крышу — могут заметить следы. Хотя если заметят, подумают на президентскую охрану — она везде лазила, могла и по крыше.
Ваха добрался до чердачного окна. Здесь он тоже все подготовил. Окно было забито досками, и они остались на месте, только гвозди Ваха перекусил клещами, приспособил проволоку, и вместо сплошного щита получилась дверка. Ваха отодвинул дверку, нырнул ногами вперед и сразу откатился, уходя с линии огня.
Лежал долго. Тишина постепенно наполнялась шумами, которых Ваха раньше не слышал из-за собственных движений. Внизу ходили и переговаривались, возили по полу какую-то мебель и звякали посудой. Готовятся.
Не вставая, Ваха высоко поднял руку с фонариком. Включил. Если будут стрелять на свет, в худшем случае попадут в руку. Бутылка, которую он вчера поставил на чердачный люк, опрокинулась, а следов в пыли не было. Выходит, заглянули охраннички в люк, посветили, а дальше не пошли. Брезгливые они, вот что. Любой моджахед оставил бы на чердаке боевое охранение. И русские, кто воевал, оставили бы. А эти побоялись костюмчики испачкать.
Ваха покрутил во все стороны лучом, огляделся. Старье: комоды какие-то, засохшая краска в бочках. Несущих балок четыре, доски между ними засыпаны шлаком, чтобы не уходило тепло, да в зале на потолке тонны штукатурки. Зал старый, клали ее слой за слоем, ремонт за ремонтом. Когда рухнет потолок, под этой штукатуркой, под шлаком все и останутся.
Ваха погасил фонарик и встал на ноги. Обвязанная вокруг пояса тонкая леска не мешала двигаться, он и забыл про нее. Потянул, и за леской из окна его комнаты полез стальной тросик. Ваха вытянул его до конца, закрепил на несущей балке. Получилось вроде канатной дороги. Хозяин и железки дал, чтобы по ней лазить. Сверху ролики, снизу ручки. Тянешь ручку вперед — ролики катятся, а назад не идут. Удобно, а то на руках по тонкому тросику вверх не забраться.
Обратно к своему окну Ваха взлетел за полминуты и не устал. В горах бывает, висишь на одной руке, другой ищешь, где зацепиться, а за плечами автомат и рюкзак с консервами.
Переправить чемоданы было плевым делом: одна забота — не громыхнуть по крыше. Умный Хозяин. Без тросика Ваха не справился бы. В чердачное окошко чемоданы прошли впритирку. Оказались бы чуть побольше, пришлось бы ломать раму, шуметь. Тоже непонятно. Или Хозяин все заранее промерял (с его-то пузом!), или Аллах помогал Вахе.
Дальше дело было совсем легкое, потому что привычное: четыре балки — четыре чемодана; уложил, соединил все красным детонирующим шнуром. Достал два телефона. Нужный был обвязан белой ниткой, чтобы не перепутать. Второй тоже нужный: по нему Ваха будет звонить на тот свет. Этот телефон он спрятал в карман, а обвязанный ниткой начал приспосабливать под взрыватель. Ножом, которым собирался резать Машу, вскрыл его, как раковину, вырывая с мясом винты. Обнажились телефонные внутренности, в которых Ваха знал только пищалку, а больше ему и не надо. Пластмассовую крышку отбросил: не пригодится. Включил телефон, для пробы набрал «100». Послушал женский голос: «Двадцать один час тридцать минут». Работает, ничего не сломалось. Присоединил к пищалке провода от электродетонатора. Открыл чемодан, подцепил кончиком ножа полиэтилен и надрезал на весу, не касаясь спрятанных под пленкой толовых шашек.
Шашки лежали плотно, похожие на очень большие костяшки домино с одной повторяющейся точкой — гнездом для детонатора. Двухсотграммовые, Вахины любимые. Сунь такую шашечку под рельс, под гусеницу — все перебьет. Кинь ее в амбразуру блок-поста, как гранату — тоже мало не покажется. Ваха положил поверх шашек распотрошенный телефон и вставил детонатор в гнездо.
Вот и все. Осталось позвонить, а новогоднее поздравление говорить не надо — некому будет слушать.
Тросик пришлось отвязать, а то заметят. Обратно Ваха лез прежним путем: по крыше, потом по карнизам. В жилых комнатах музея было темно, все уехали в «Райские кущи» на ужин. Ваха влез в свое окно, втянул тросик, отвязал от батареи, свернул, потому что был аккуратный, и зашвырнул далеко в сугроб.
В тот вечер Ваха молился, как никогда в жизни. Четыре несущие балки, четыре чемодана. Тонны дерева, шлака, мусора и штукатурки. И Маша с голубой жилкой на шее. Молится Ваха, а в глазах торчащая из-под обломков рука, которую он целовал. Часы у нее хорошие, кто-нибудь сорвет. Хозяин дал десять минут на то, чтобы добить раненых и пограбить. Все сокровища «Райских кущ» там будут, сколько снимешь с мертвых — все твое.
