Лайго внимательно слушал, поставив кольчужный локоть на издрызганную карту Верети.
— Только она… я не могу ей приказывать, — закончил старый рыцарь. — Не могу запалить свечу или отворить дверь. Кончается всегда одинаково… когда я пытаюсь вытянуть меч из ножен, рука разжимается и вцепляется мне в горло.
— Может быть…стоит прислушиваться к тому, о чем говорят сны, — серьезно сказал Лайго.
— Глупости, — Чума придвинул к себе исписанные листки, подслеповато вгляделся. — Лучше скажи мне, Экель, сколько человек участвовало в штурме?
— Сотни полторы. В железе, все как на подбор. Королевских цветов.
— А маренговы наемники?
Лайго призадумался.
— И впрямь, я ни одного не видел. Даже среди убитых. Может быть, они стоят в резерве?
— Может быть, — сказал Чума. — Может быть…
Лайго прижал карту ладонью, задумался. Черные непроницаемые глаза тоже обвело алым с недосыпа — были пределы даже силам несгибаемого найла. У рта залегли жесткие складки, делавшие длинное лицо совсем уж тощим и костистым.
— У нас южная башня плохо прикрыта… — сказал он наконец. — Возможно, пойдут в обход…
— Верно мыслишь.
— Если бы эти люди нормально слушались приказов… — найл стиснул руку в кулак. — Но они — как звери. Толпа кровожадных баранов. Мой сын говорит… что жажда крови застит им глаза.
— Твой сын умен для своих лет. Не то, что этот чертов мальчишка! — Чума не выдержал и ударил ребром уцелевшей ладони по столещнице. — Я смотрел из окна — когда штурм захлебнулся, вы могли бы ударить в ответ, контратаковать… А он вместо этого носился по стене, как бесноватый упырь. Кидается только на то, что видит!
Старый рыцарь поперхнулся и задышал тяжело, с присвистом.
— Когда мы начали побеждать… я не решился открыть ворота, — Лайго покачал головой. — Вся толпа ринулась бы наружу, рассеялась и их перебили бы по одиночке. Невозможно командовать людьми, которые не слушают приказов. Только те, кто пришел со мной, и сохранили какое-то подобие рассудка. Боги, легче сражаться с помощью лесного пожара…
— Так было и в прошлый раз! Мальчишка убивал для собственного удовольствия, чтоб у него руки отсохли, вместо того, чтобы сжечь лесопилку… И его оборванцы вслед за ним лакали кровь, как псы. Отказался он от бесовской силы, как же! Сам по себе… щенок он сам по себе, хоть и вырос здоровенный бугай…
— Но он дальновидно пощадил лорда Раделя.
— Дальновидно… он и слова-то такого не знает. Демоны того спасли… Не иначе. Да черт с ним. Пускай рубит, кого хочет. Лишь бы продержался до того, как ударят морозы. Радель готов к переговорам, а вот тот, другой… видимо, королевский приказ звучит недвусмысленно.
— Смерть настигает нас лишь однажды, — задумчиво сказал Лайго. — Не о чем жалеть.
— Я не хочу, чтобы смерть настигла меня должником, Экель. Я всегда расплачивался, всегда.
— Осыпь на южной башне можно укрепить…пару возов туда поставить. Если основной прорыв начнется здесь… — Лайго потыкал в карту. — Похоже, что их предводитель не из тех людей, что легко отступают. Тропа узкая, но людей провести можно, мы сами там шли. Я поговорю с Каем.
— С таким же успехом можешь о стену лбом побиться. Поверь мне, он уже в стельку пьян и валяется у своей бабы…
В дверь постучали, вежливо, но решительно.
Лайго встал, звякнув железом, отпер засов. На пороге мялся Заноза.
— Вы это… благородные сэны… слышь, Чума… там их лордское высочество праздновать затеяло.
Чума выматерился себе под нос.
— Приглашает вас, гневается, — гнул свое разбойник. — Отчего мол, нету на пиру. Солонины бочонок открыть велели и вот еще вина, которое у купцов зимой взяли. Ты его еще на лечение себе отложил…
Найл поднял бровь. От Занозы ощутимо несло дорогим хесером.
— Лайго, помоги подняться, — мрачно сказал Чума. — Пойдем, поздравим наше блядское высочество с великой победой.
— Сэн Расон…
— Да-да, знаю, ты ему служишь, не мне. Но надо втемяшить в смазливую башку хотя бы начатки плана. Может, пока пьян, легче пойдет.
Лайго молча поднял увечного рыцаря на ноги и подставил плечо.
Глава 29
Зеленое свечение ширилось, разрасталось, а потом воздух вокруг и даже падающий снег засияли зеленым. Светился туман, фосфоресцирующее облако, окутанное перистым покрывалом парящих снежинок, темных на фоне сияния. Снежинки уже не долетали до земли, и под ногами чавкали лужи.
Дохнуло теплом, сладковатым запахом цветения и тлена. Сияние приняло Котю как парная вода, и сомкнулось за спиной Радо, отделив их от холодной ночи на пороге зимы.
Тальен тихонько присвистнул.
— Да тут прямо лето. Курорт.
— Ку… что?
— Место для отдыха нобилей. В приятной местности. Для поправки здоровья. Когда-то многие южные города были драконидскими курортами. Аметист, например. Альта Марея.
— Где это?
— Ох, Котя. Потом расскажу.
Тальен вертел головой. Разглядеть можно было лишь небольшой пятачок под ногами, кочки с бурой, но живой травой, пятна разноцветного мха, желтенькие цветы, похожие на гусиный лук. Жидкую грязь покрывали пурпурные полосы и пятна золотистой охры — то ли пыльца, то ли цветущая плесень.
— Дядь предупреждал, змеюк тут много. Смотрите в оба, благородный сэн.
— Смотрю, смотрю… Где чудь ваша? Попрятались, что ли?
— Мож, и попрятались. Подглядывают втихую, небось.
— У-ух! Грязь-то теплая! Сквозь сапоги чувствую…
Котя тоже чуяла, как потихоньку отмерзают ноги в промокших сапогах, как отпускает стиснутые на слеге пальцы. Тепло благодатно, особенно для усталого и намерзшегося в снегу. Вот так и вентискина мать, бедная женщина, легла на теплый мох. И больше уже не встала. Спать в Чаруси нельзя, не вернешься.
А он тут жил столько лет. По этим мхам ходил, этим воздухом дышал. Тяжелый между прочим, воздух-то. Отравный. Подышишь лишку — внутри и захлюпает, как у батьки хлюпало.
— Ого, какие штуковины тут растут!
— Не троньте, добрый сэн, почем знать, мож ядовитые!
— Ясно, ядовитые. Такая хренотень не может не быть ядовитой.
Штуковин тут росла целая полянка. Беловатые фунтики в багрово-черных прожилках, будто свернутые из крыльев гигантских бабочек, каждый с цветком-бабочкой на гибком стебельке. Тальен прошелся по фунтикам концом слеги — трррр! Хлоп-хлоп-хлоп! — в ответ цветы захлопнулись, словно крышки кувшинов, явив бурые шипастые изнанки.
