На чердаке было свежо и просторно, от нагретой солнцем земли под стропила затекали ласковые воздушные струи.
— Оставь девку в покое, — хмуро сказала Ласточка, разворачивая на горбатых щелястых досках кусок полотна.
— Это почему еще? — ненатурально удивился Кай, вытряхивая корзину над подстилкой.
Мымра, вредина и… и…мымра, в общем.
— Потому, что она от твоих улыбочек голову теряет и коленки в разные стороны разъезжаются. А тебе того и надо. Свербит в одном месте, а?
— Тебе-то что?
— А то, что Тинь еще маленькая, — ловкие руки методично перебирали сырые корешки, раскладывали рядами. — У тебя совсем мозгов нету?
— Сколько угодно. И нигде у меня не свербит!
— Да ты готов влезть на все, что движется! Пошел на поправку, сразу видно. Ступай вон к Лие, она молоденьких любит.
Кай фыркнул.
— Нашлась тут, тоже мне!
Мымра.
Завиток на незагорелой шее не давал ему покоя. Он стал смотреть наверх, на серые от времени балки и торчащую клоками паклю.
— Попортишь девчонку, я тебе лично ноги переломаю.
— Да уж не сомневаюсь.
На чердаке стало тихо. Со двора доносились приглушенные голоса.
— Ласточка, выходи за меня, — вдруг выпалил он и прикусил губу.
Поздно.
Снизу вверх на него смотрели изумленные глаза. Она даже про корешки свои забыла.
— За тебяааа?
Лекарка подобрала ноги, села, обхватив колени. Вздохнула. Напряжение, которое копилось меж ними уже второй месяц, рассеялось.
Кай уселся рядом, потом лег спиной на шершавые доски. Раскинул руки.
— Ну если ты по-другому не хочешь, — пробормотал он, начиная дуреть от липнущего к губам и языку запаха аира. — Выходи?
— Кай. Дурачок, — Ласточка начала накручивать на палец прядь его волос. Кай сладко зажмурился. — Ну как тебе объяснить…
— Объясни словами. Я вроде говорю по-альдски.
— Да мне тебя легче усыновить. Меньше болтать будут.
— Усынови, — он перехватил запястье, погладил. Она больше не упиралась. — Я буду любящим и почтительным сыном.
Ласточка вдруг захихикала, как девчонка. Осторожно отняла руку, провела теплыми пальцами, разглаживая брови, коснулась скулы, подбородка.
Он не выдержал и поймал ее палец губами.
— Хорошенький ты, — вздохнула лекарка. — Как дролери. Откуда ты взялся такой на мою голову, чертенок.
Кай замер. Осторожно выдохнул. Сердце заколотилось о ребра.
— А я и есть, — сказал он, открывая глаза.
— Что?
— Ну, то, что ты сказала.
* * *
— До островка, с Божьей помощью, дотянули, — сказал брат Родер, входя в палатку. — Завтра лорд Гертран с людьми переправятся туда.
— Там ведь леса немного?
Ласточка сидела над открытым коробом и резала бинты. Рядом, на переносной жаровне, булькал котелок, в котором стоял прикрытый крышкой ковшик.
Вильдонит поморщился, стянул отсыревший капюшон, помотал головой. Волосы у него были цвета прелой соломы и густые, как у молодого.
— Да всякая дребедень, ольха и осина. Елочки полумертвые. Придется отсюда таскать.
Подошел поближе, разглядывая ласточкино хозяйство. Забавно, еще в двух шагах вильдонит смахивал на двадцатилетнего костлявого парня с тонкой шеей и руками, как грабли — на вырост. Только вблизи становилась заметна сеть тонких морщин на конопатом лице. Брату Родеру было под пятьдесят.
— И кого лорд берет с собой? — поинтересовалась Ласточка.
— Меня.
Вильдонитский фургон берет. А мы с Горбушкой как всегда поедем в хвосте. Конечно, с островка к Верети ближе, но толку-то… Ласточка не очень представляла, как она может помочь Каю или помешать Соледаго. И вообще, зачем она сюда напросилась?
Но дважды в день бегать на стену и прислушиваться к каждой сплетне, как в мае, уже невыносимо. Говорят, хуже нет, чем ждать и догонять. Ждать не можем, и что мы сейчас делаем? Ага — догоняем.
Вильдонит с озабоченным видом прошелся по палатке.
— Ты тут клюкву намедни собирала, осталось еще? Лорд Гертран морсу желает.
— Ты б сам, любезный брат, по кочкам поползал, э? Ладно уж, забирай, вон в миске стоит. Все равно для него собрано.
На сегодняшний день мы имеем шестерых мертвецов, пару обваренных рук, сломанный палец, рассаженное топором колено и несколько сотен текущих носов и перхающих глоток. Армия золотого бастарда захлебнется соплями, мстительно подумала Ласточка и фыркнула. Сопливые или нет, гать они дотянут, и разбойникам придется туго.
И Кай не уйдет, как ушел от Раделя в мае.
Скоро первый снег.
За полотняной стенкой к стуку топоров примешался собачий лай. Лают, словно дичь подняли.
Ласточка прислушалась, встретилась взглядом с монахом и покачала головой.
— Пойду, гляну, что там псы заливаются. Постереги напар, хорошо?
Она натянула суконный плащ, накинула капюшон и вышла наружу.
В воздухе висела морось, небо навалилось животом на черные верхушки деревьев. Мертвая трава полегла от сырости. Поеденные чернотой палые листья тут же налипли на подол. Развороченная до самой глины лесная подстилка скользила и чавкала под ногами.
Сейчас где-то середина второй четверти, но день, считай, прошел. При свете костров деревья валить несподручно. За осинником, у края болот, скопилась непроглядная серость — то ли сумерки ползут, то ли волглый туман.
С другой стороны светил оранжевыми глазками лагерь, а собаки лаяли где-то сбоку, недалеко от гати. Слышались хриплые окрики сэна Марка — это его собаки. У бревенчатого настила и частично на нем столпились рыцари и солдаты, все куда-то смотрели, размахивали руками. Вдруг — хор возбужденных воплей, хохот, свист.
Лай оборвался. Вместо собак голосили люди, кто-то забористо чертыхался, кто-то стучал оружием по щиту. Ласточка прибавила шагу.
— Малыш, Разгон, Снежок! — перекрыл гвалт голос сэна Марка. — Сюда, сюда!
По болоту, прямо по трясине, лихо прыгая с кочки на кочку, бежали белые маренжьи псы. У одного в зубах болталось что-то темное, то ли выдра, то ли птица какая, не разберешь. Толпа раздалась, пропуская собак в обшитых кольчужным полотном попонках. Лапы у них до плеч были вымазаны болотной жижей, белая шкура забрызгана, попонки снизу тоже замараны.
Толпа снова сомкнулась, поверх капюшонов и подшлемников проплыла непокрытая золотая голова.
— Ай, Малыш, ай, умница! — нахваливал Рыцарь Медведя, — Ай, славный пес!
