Теперь, благодаря Ларе и Кресте, бумага у него появилась, но про губную гармошку он тоже не забывал. Сиделец из соседней камеры снова принялся орать и стучать в стену, видимо, нервы у него совсем сдали. Рамиро не обращал на него внимания. Каждый развлекается, как умеет.
Щелкнул замок, вошел охранник.
— Господин Илен, к следователю.
Тоже своего рода развлечение, правда, острота новизны давно смазалась.
Прошли по коридору, спустились на первый этаж. Кабинет следователя был тесен и темноват, солнечный свет не проникал сквозь плотные жалюзи.
— Добрый день, сэн Горан, — поздоровался Рамиро.
Следователь покивал, не поднимая головы от бумаг, взмахом руки отпустил охрану. Склоненная лысая макушка походила на неполную луну — справа ее освещала настольная лампа, слева охватывал полумесяц тени. С лацкана цивильного пиджака, из синего эмалевого ромба с аббревиатурой КС, смотрела рубиновым глазком серебряная крыса. Королевская Стража, отдел расследований.
Оруженосец сэна Горана Руэды заправлял в пишущую машинку лист бумаги.
— Ну-с, любезный, какие у нас с вами дела? — следователь поднял нос от бумаг и поправил пальцем роговые очки. «На что жалуетесь?» — само собой напрашивалось продолжение фразы. В который раз Рамиро одернул себя: это не добрый доктор, это майор Королевской Стражи.
Руэда близоруко прищурился за толстыми стеклами, разглядывая заключенного:
— Казенный рацион пошел вам на пользу, господин Илен. Да и выспаться вам не мешало. Вот доктор Лонк пишет, что язва ваша пошла на поправку, но необходимо дополнительное обследование…
— А я слышал, что в королевской тюрьме не мучают, — буркнул Рамиро, с содроганием вспомнив резиновую трубку, которую ему пришлось глотать у тюремного доктора.
— Некоторые необходимые меры мы все-таки вынуждены применять, — строго сказал Руэда, вертя в пальцах самописку. — Но ничего сверх необходимого. Если наши заключенные выполняют все требования и предписания, то и неудобства испытывают минимальные. Вспомните, в каком состоянии вас привезли — переутомление, нервное истощение, язва, плохо зажившие швы…за пару недель вы тут поправили здоровье не хуже, чем на курорте.
— Для виселицы, очевидно.
— Не исключено, не исключено.
Рамиро очень удивился, когда доктор сказал ему про язву и нервное истощение. Стало совестно: он тут с нервным истощением спит и лопает компот, а Лара без нервного истощения пашет и бегает по его, рамировым, делам.
— Я так вам скажу, — доверительно наклонился через стол Руэда. — Работать со штатскими не в пример лучше, чем с военными, и в десять раз лучше, чем с рыцарями. Вот сосед ваш, сэн Макабрин, отказывается сотрудничать, хамит, замучил тут всех… впрочем, к делу это не относится. Расскажите мне лучше еще раз, кто и когда передал вам взрывчатку.
— Взрывчатку мне передал Онесто Кунц, снабженец диверсионно-разведывательного отряда под командованием в ту пору капитана Хасинто Кадены, — спокойно сказал Рамиро. В глубине кабинета застучала пишущая машинка. — Где-то в марте или апреле тридцать седьмого года, точнее не помню. Вы это спрашивали раз пять.
— Всегда могут всплыть какие-нибудь новые детали. Вы около двух месяцев содержали в квартире фолари, зачем?
— Я не содержал его в квартире, это не собачка. Парень помогал мне в работе. Он интересовался рисованием и театром.
И несчастной Десире Край.
— Почему вы называли его своим племянником?
— Честно говоря, не помню, чья это была идея. Госпожи Край или моей соседки. Я не стал разубеждать.
— Почему?
— Не видел причины.
— В каких вы были отношениях?
— С кем?
— С фолари.
— В дружеских. Он помогал мне в работе.
— Вы платили ему?
— Давал иногда на мороженое. Фолари предпочитают брать еду за услуги, вы же знаете.
— Зачем вы взорвали плотину?
— Чтобы выпустить фолари.
— Зачем?
— Они погибнут в непроточной воде.
— Почему вы так решили?
— Ньет много рассказывал о своем народе. Он необычный фолари. Он умеет думать и анализировать. Вы бы не отличили его от человека, сэн Горан.
— Где он сейчас?
— Не знаю. Уплыл.
Руэда помолчал, постукивая обратной стороной ручки-самописки по листам бумаги.
— В ночь на двадцать третье июня вы забрали вашего так называемого «племянника» у скорой под свою ответственность и вывезли его из города. Куда вы его повезли?
— На Журавью Косу.
— В особняк господина Дня?
— Да.
— Господин День давал вам разрешение пользоваться его собственностью в свое отсутствие?
— В некотором смысле, да. Я там выполнял заказ по росписи стен.
— Вам было известно, каково отношение господина Дня к фолари вообще и к вашему «племяннику» в частности?
Рамиро почувствовал острое желание отвести глаза, но вместо этого упрямо уставился на дужку следовательских роговых очков.
— Да, мне известно, что День терпеть не может фолари. Как и большинство его соплеменников.
— Тогда зачем же?..
— На тот момент это показалось мне единственно верным решением. Сейчас я думаю, что мог отвезти его в любую загородную гостиницу, чтобы не нервировать господина Дня еще больше. Парень болел достаточно смирно. — Ага, немножко, правда, выл и скулил, и немножко попортил мебель, да и в комнату впускать никого нельзя было… а так — на людей он не бросался, спасителя своего не загрыз… — Про прорыв Полночи я тогда не знал, в Новые Сумерки Полночь не сунулась бы в любом случае, однако за городом, я слышал, не везде тихо было… — Рамиро пожал плечами. — Короче, я не знаю, правильно ли поступил, но что сделано, то сделано.
— Вы знаете мнение господина Дня на этот счет?
— Думаю, не ошибусь, если скажу, что крайне негативное.
— Не ошибетесь. — Руэда откинулся на спинку стула, достал черепаховый очешник, из очешника достал замшевый лоскуток и принялся протирать толстенные линзы. — А скажите, господин Илен, какие отношения вас связывали с господином Днем?
— Дружеские.
— А точнее? Он, между нами, сделал вам имя, господин художник. Именно благодаря поддержке главы управления цензуры, вы стали известны и востребованы, получали большие заказы. Чисто по-человечески, господин Илен, скажите мне, как вы могли променять такого могущественного покровителя на какого-то бродяжку, почти звереныша?
Рамиро выпрямился.
— Во-первых, Ньет — не звереныш. Во-вторых, я уже устал объяснять, День — не покровитель, он мой друг. В-третьих, я никого ни на кого не променял, что за чушь! К чему вы клоните вообще?
