Из середины скальной стенки выворотило гигантскую глыбу, она медленно переворачиваясь, как во сне, упала в расщелину фьорда, снеся по пути головы обеим сторожевым башням.
Глава 31
Нет, я ошибся. Думал — надеялся? — что выбирать придется ему, а на деле выбирать приходится мне. И не он, а я гляжу на него сквозь оптический прицел.
И вижу широкую оленью грудь, и шелковый блеск шерсти на гордой шее, и прекрасные вишневые глаза, и кофейного цвета нос, и золотистую стрелку на лбу, между глаз, перечеркнутую перекрестьем прицела. Это всего лишь фюльгья, не он сам.
Если бы он стоял на мосту, я б стрелял под копыта. Но он ступил в воздух.
Сбоку, у соседней бойницы, Аймо Комрак лязгает затвором.
— Не стреляй, — говорю я ему.
— Почему это? Тварюка прокладывает путь, смотри. За ней целая толпа ломится.
— Он медленно идет, подожди.
— Чего ждать? Когда дойдет, нам мало не покажется.
— Это мой друг.
— Даа? — Комрак шуршит, меняет позу, — Слушай, Илен, тогда за какими марами ты сюда поперся?
Я молчу.
Он идет по воздуху, над узким синим языком залива, осторожно переступая золотыми копытами. Золотой венец горит у него над головой, как целый костер. За ним идут остальные — Сель все время перемещается за спиной оленя, танцует, не выцелишь его. За ним, зигзагами, Вереск.
— Я припугну, — Комрак стреляет, звякает о камень выпавшая гильза.
Белый золоторогий олень на невидимом мосту не останавливается.
— Все равно, — говорит Комрак, — Анарен в соседней башне, он не струсит. А ты бесполезен.
Ша-арк! Щеку больно обжигают каменные осколки. Ого! Еще полдюйма, и…
Ша-арк! Дзень!
Комрак, чертыхаясь, отшатывается от бойницы.
— Там Нокто, — говорю я, — Он однажды подбил макабринский «вайверн» на высоте две тысячи четыреста футов.
— Откуда знаешь? — Комрак, согнувшись, перебегает к другой бойнице.
— Да уж знаю.
— Где он, марова задница? Где этот альфарский выродок?
Фью-у! Фью-у! Стреляют из соседней башни.
Я осторожно выглядываю наружу — олень уже прямо под нами, сливочно-белый мазок на фоне синей воды.
Фью-у, фью-уу! Ша-арк! Дзень!
— Илен, твою мать! Стреляй! Что ты телишься!
Пригнувшись, меняю бойницу. Прицелиться не успеваю, ну и слава идолам. Бабах!
Фью-уу!
Фью-уу!
Фьюу-уу!
Стреляй, Илен, твою мать.
Стреляй!
— Иди ты к черту, Комрак. Иди ты…
Рамиро Илен открыл глаза и некоторое время смотрел в потолок. Высокий белый потолок с простыми белыми плафонами — такие бывают в официальных учреждениях. Опустив взгляд ниже, он увидел металлическую раму и большую белую штуку в форме валенка, подвешенную к раме на противовесе.
— Капитан Комрак сейчас далековато, чтобы услышать тебя, Раро, — произнес знакомый мягкий голос, — В Химере, как мне доложили. Если тебя беспокоит его судьба — он жив, относительно цел и передает тебе приветы.
Рамиро повернул голову — целиком повернуться он не смог, что-то мешало.
— День?
— Лежи спокойно. Тебя собрали по кусочкам на живую нитку. Из того, что мы с твоим драгоценным фолари отскребли от камней.
День закрыл лежащий на коленях поплавок и улыбнулся. Взгляд больше не был пустым и не проскальзывал мимо. Взгляд был открытым, теплым, чуть озабоченным. День отложил поплавок в сторону и наклонился из своего кресла поближе к Рамиро.
— Я очень рад видеть тебя, Раро.
— Я тоже, ясный, — ответил Рамиро, — тоже рад тебя видеть. Ты был ранен? Тебе попали в плечо, почти в грудь.
— Не мне, а моей фюльгье. Есть некоторая разница. Но все равно, спасибо тебе, Раро, что не стал стрелять.
— Откуда ты знаешь?
День усмехнулся.
— Я многое знаю. Я, как никак, глава Управления Цензуры и Информации. Хочешь апельсин? Утром приходили твои родственницы… и работодательницы, госпожи Креста Карина и Лара Край. Апельсинов принесли. И яблок. И бульон. И пюре. И еще что-то в баночке. На премьеру приглашали, двадцать третьего числа премьера, как раз между Юлем и Рождеством.
— Креста? Лара? Постой, а где мы?
— В Катандеране, в больнице святой Вербы.
— Как — в Катандеране? — забеспокоился Рамиро, — мне нельзя в Катандеране, я депортирован.
День поднял ладони:
— Тихо, тихо, не дергайся. Ты амнистирован за свои геройства. Королевским указом. Так что лежи спокойно.
— Какие еще геройства? За то, что в дролери стрелял? Или что не стрелял?
— Что предупредил. Рискуя жизнью и все такое. Героический патриотизм, весьма оцененный и награжденный его Величеством.
— Денечка, — Рамиро сощурился, — это твоих рук дело, да? Эта амнистия?
— Мое дело — собирать и обрабатывать информацию. И предъявлять ее соответственно, в нужное время нужным людям.
— Ну да. Ты же герольд Королевы.
День откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу и сцепил длинные пальцы на колене. Он был в белом медицинском халате поверх своего обычного строгого офисного костюма — дорогущего и виртуозно пошитого у самого лучшего столичного портного. Как и не было полевой военной формы, портупеи через плечо, винтовки и заклеенных пластырем пальцев.
Может она мне приснилась, эта война? И Стеклянный остров?
Но шевелиться трудно, почти невозможно, правая нога глухо болит, правую руку Рамиро вообще не ощущал. Голова тоже тяжелая, от подушки не оторвать. Но в целом Рамиро чувствовал себя хорошо, хоть и несколько оглушенно.
— Лежи спокойно, — в который раз повторил День, — Чем меньше будешь дергаться, тем быстрее встанешь. А что до герольда Королевы… я больше не герольд. Ушел, так сказать, в отставку.
— Почему?
— Договор разорван. Лавенги больше не союзники Сумерек, и Королева отозвала своих вассалов.
— Король Герейн нарушил условия? Не стал драться с найлами?
— И это тоже. Договор изжил себя. Теперь у Дара своя дорога, у Сумерек — своя. Стеклянный остров пуст. Королева не стала дожидаться, пока Авалакх и его собратья доедят Полночь в Найфрагире и вернутся проведать свои старые квартиры.
— И где же теперь живут дролери?
День пожал плечами:
— Где и раньше жили. В Сумерках. А Королева и ее приближенные вернулись в Город Изгнанника. Это старый город, мы жили там задолго до войны с фолари.
