– …что даже удобнее отсидеться у нас под крылом, – глухо продолжил я. – Ну, спасибо тебе, Григорий.
– Не за что, хрыч… Дело попало к парню одному, с которым вместе работали. Завтра подробнее расскажу.
Я положил трубку.
Значит, такое дело. Значит, месяц я танцевал на ниточках под управлением артиста Сорокина. Все прекрасно было задумано, и следователь попался удобный – замечательный олух Саша. Да вот оказия – транспортники, черти, хорошо работают, замели.
В этот момент в комнату вошла баба и присела возле меня. На вилке она держала горячий, поджаристый, с янтарными боками пирожок.
– Баб, – спросил я, – в кого я такой бездарный?
– Ты не бездарный, – ответила она, – просто ты занят не своим делом.
– А какое мое дело? – полюбопытствовал я. – Ты укажи мне, я побегу его делать.
– Не лезь на рожон, – сказала баба устало, – ты спросил, я ответила. На вот, первый пирожок попробуй. – И спросила, дружески подтолкнув меня локтем: – Саня, а ты что – так и не придумал повода для встречи?
Я сказал ей с тихим отчаянием:
– Чего ты веселишься? Ты знаешь, кто она? Она дочка твоего Булдыка.
Я еще в жизни своей не видел, чтобы человек так вытаращивал глаза. Я даже испугался за бабу. Это мне уже показалось каким-то фокусом, чудовищной демонстрацией сверхъестественных возможностей человеческого глаза. Чтобы вывести ее из шокового состояния, я кивнул на пирожок и спросил:
– С картошкой?
– С капустой, – пролепетала баба. – Саша, ты нас убьешь.
– Ты всю жизнь знаешь, что я люблю с картошкой, и всю жизнь печешь с капустой, – сказал я, – для своей Маргариты. – Снял пирожок с вилки и стал машинально жевать его.
– Это серьезно? – трагическим голосом спросила баба.
Она так и сидела с поднятой вилкой, как Нептун с трезубцем.
– Очень. Я ее люблю.
Баба медленно, как-то лунатически поднялась и, не глядя на меня, вышла из комнаты. И в это время зазвонил телефон. Я снял трубку.
– Привет, Санек! – крикнула Ирка из столицы нашей Родины.
– Здорово, – буркнул я.
– Ну, как вы там? Как вы живете?
– Нормально, – сказал я. – Как ты?
– Ой, Санек, такая неприятность у нас! Я ведь чего звоню…
– А что случилось? – быстро спросил я.
– Ну, так ведь в той посылке, что баба нам прислала, обе банки с айвовым джемом разбились.
– Ну. – Я ничего не понимал. – А что случилось?
– Банки с джемом разбились, обе. Начисто. Без джема мы остались, ты так бабе и скажи.
– Ирка, – спросил я, – а что у тебя случилось-то?
– Тьфу! – воскликнула моя божественная сестра. – Позови бабу к телефону!
И тут я понял наконец, что у нее случилось. Несчастье стряслось. Беда. Банки разбились. Обе. Начисто.
– Слушай, – тихо спросил я, – а ты собираешься зимой приехать?
– Зачем? – спросила она.
– Ты собираешься зимой приехать?! – заорал я. – С ребенком повидаться?!
– Ты что, с цепи сорвался? – как-то беспомощно проговорила она. А я и в самом деле с цепи сорвался.
– Ты ребенка своего собираешься увидеть?! – орал я. – Ты хоть помнишь, что у тебя дочь есть?! Или ты совсем с той сигаретой на канате запрыгалась?!
– Что ты кричишь, Саша, подожди, – слабо доносился до меня Иркин голос.
– Ты хоть помнишь еще, что ты – мать? – гаркнул я в последний раз, потому что в горле у меня пересохло и голос осекся.
И в наступившей тишине Ирка как-то речитативно и торжественно сказала:
– Помню… У меня скоро будет ребенок, Саша.
Я молчал. Не понял.
– В каком смысле? – спросил я.
– Ну, ты что-о, – тихо протянула она, и я все понял.
– Ира… а ты… это… ты… как… того… – забормотал я и вдруг захохотал, безумно, до слез, хотя мне было совсем не до смеха, совершенно не до смеха, даже наоборот.
Я хохотал до икоты, а Ирка кротко ждала, когда это кончится.
– Ну, молодец, – тяжело дыша, выговорил я, – ну, давай, я буду ждать. Только ты мне теперь мальчика давай. Для разнообразия…
Когда я положил трубку, то понял, что больше в этой комнате находиться не могу, я разобью что-нибудь. Правда, не было гарантии, что в другой комнате или в кухне мне полегчает, но я все-таки рванул плотно закрытую дверь, вышел, пнул дверь в кухню и увидел бабу с дедом. Они сидели рядышком за пустым, чисто вымытым кухонным столом – седенькие, горестные – и решали мою судьбу.
– Можете меня поздравить, – злорадно выпалил я, – у меня будет ребенок!
– Дуся, ну что я говорил? – встрепенулся дед. Вид у него был несколько даже торжествующий. Я бы сказал – горестно-торжествующий, но вряд ли это возможно себе представить. – Ну, что я говорил! Конечно, он вляпался в историю. Она беременна, и теперь шантажирует его, чтоб он на ней женился.
Я задохнулся.
– Ку… Кого?! Ты что?! – спросил я деда. – Совсем сбрендил?
– А этот дурак из себя благородного ломает, – продолжал дед, глядя не на меня, а на свою Дусю. Дуся внимала ему с убитым видом. – На сколько она старше его, эта невинная девочка, на десять лет?
– На двадцать пять, – сказал я тихо. – Что дальше?
– А то, что тебя спасать надо! – и тут дед поднял на меня взбешенные глаза. Это был не дед. Это был полковник. – Я сам с ней встречусь, и все улажу. Дадим ей в зубы, сколько она потребует, и пусть катится!
Я молчал и смотрел на него. Мы с полковником молча смотрели друг на друга.
– Коля! Саша!! Вы что?! – заметалась баба. Хотя мы с полковником просто смотрели друг на друга. Может быть, баба испугалась, что во мне проснется тот, молодой, рожа усатая, который бил из-за нее смертным боем всех хахалей.
– А твоей внучке, твоей Ирке, – заговорил я и вдруг с ужасом понял, что ничего не говорю, а только открываю беззвучно рот. Тогда я взял себя в руки. – А твоей Ирке, – выговорил я, – помнишь, даже денег никто не предлагал. Взял бы ты те деньги за Маргариту?
И тут дед стал как-то спокойно и медленно клониться влево. Я ничего не понял, мне показалось, что он хочет поднять коробок спичек, упавший рядом с табуретом. Но баба вдруг коротко взвыла, подхватив его голову, прижала к груди, и мы с ней поволокли деда в комнату, на тахту.
– Беги за Валентиной Дмитриевной! – крикнула баба.
Дед лежал на спине, молча смотрел в потолок, и только его крепкий волосатый кулак беспрестанно сжимался и разжимался.
– Семьдесят четыре… семьдесят пятый… – медленно и спокойно проговорил он. – Закругляюсь…
