Вдали послышался конский топот. Вот и он! Стоит во весь рост в коляске, выскакивает к ней, глядит с отчаянной решимостью:
– Друг мой сердешный, ладушка моя! Не раздумала ли? В последний раз говорю: откажись, не вяжи судьбу свою с моею, ежели не любишь!
– Люблю…
– А не покаешься?
– Не покаюсь! Ни в жизнь не покаюсь!
– Ну, тогда – с Богом! – подхватил невесту, рядом усадил, свистнул, и кони помчали к церкви в Горенки…
* * *
У кого свадьбы многолюдные, шумные, с великими застольями, с песнями-плясками, шутами-таратуями, скоморохами, у кого на венчании – толпа сродников, ждущих молодых, а тут от невестиной стороны только две старушки, дальние родственницы, – ни братьев, ни сестер… Радость, настоянная на горечи, вино, перемешанное со слезами, вместо меда полынь – вот чем было венчание графини Шереметевой и князя Долгорукого.
Истинно – «Горенки» от слова «горе». Здесь прощались перед дальней дорогой в ссылку. А в тот день, 8 апреля 1730 года, лишь ступила невеста на крыльцо, выйдя из церкви, старушки, сродницы ее, откланялись, и отправилась она одна-одинешенька к новым родичам в дом. Каково-то встретят? Полюбится ли им, полюбятся ли ей они?
Встретили, как полагается, хлебом-солью. Рюмки поднесли на пуховых подушках, выпили – и оземь! Усадили за стол, полный яств. Бледная, еле живая, сидела Екатерина Долгорукая, сестра жениха, невеста почившего императора. Горько улыбались братья его – Александр, Николай, Алексей. Над Натальей словно нависло невидимое темное облачко печали.
Свекор тихо переговаривался с женой своею, Прасковьей Юрьевной. Екатерина, сидевшая поодаль, встала и вышла из-за стола. Еще бы! – ведь ее горе пострашнее: была невеста царская – стала вдова соломенная, да что-то, видно, еще с ней приключилось – уж не брюхата ли? Наталье про то не сказывали, а спросить не положено. Свекровь глядела на невестку ласково, но угощала только сыновей своих.
Единый был свет в окошке теперь – муж Иван Алексеевич. Он сидел в задумчивости, не выпуская ее руки из своей. А потом вдруг вскинул голову, живым огнем сверкнули глаза, и проговорил громко:
– Знайте: спасительница моя единственная – Натальюшка! Дороже ее нет у меня никого. – И опять опустил голову. А потом взял гусли и запел-запричитал грустно-веселое:
Беспечальна мати меня породила,
гребешком кудрецы расчесывала,
драгими портами меня одевала
и, отошед, под ручку посмотрела:
хорошо ли мое чадо во драгих портах?
А в драгих портах чаду и цены нет!..
Ночью молодые вступили в опочивальню. И никто, кроме месяца молодого, народившегося, туда не заглядывал, лишь ему ведомо, как отчаянно ласкал князь жену, как настойчивы были умелые его руки, а поцелуи страстного рта – как следы лепестков на ее теле… Чуть не три дня не выпускал князь робкую жену свою из опочивальни…
А с третьего дня молодым положено было навещать родственников, близких и дальних. В первую очередь к дяде Сергею Григорьевичу направились.
Заложили коляску, сели. Братья и сестры вышли на крыльцо проводить, даже Катерина появилась – изменившаяся, похудевшая, с темными кругами под глазами.
Вдруг на дороге затарахтело – кто и к кому? Не иначе к ним… Старый князь, который находился в постоянной тревоге, сразу узнал чиновника из Сената. Пробормотал что-то насчет ищеек Бирона, да и обмяк. Прасковья Юрьевна где стояла, там и села.
Чиновник протянул князю пакет, тот расписался, и карета поворотила назад. Алексей Григорьевич с ненавистью поглядел вслед черному посланнику и сломал сургуч, коим был запечатан пакет.
Его обступили. Но князь читал молча. Все ждали – он лишь повторил побелевшими губами:
– «…отправляться в дальние деревни… в ссылку до особого распоряжения…»
Взявшись за балясину на крыльце, Прасковья Юрьевна закачала головой, глядя без всякого смысла в пространство.
Наталья заговорила с молодой горячностью:
– Батюшка, матушка! Да как же это? Да можно ли ни в чем не повинных людей ссылать? – Она потерла лоб, не веря в происходящее, ища выход. Удивляясь собственной смелости, предложила: – Надобно ехать к государыне! Рассказать ей все как на духу – и смилостивится она!
– Молода еще, не смыслишь всего, – осадил невестку старый князь. – Милости Анны нам не дождаться, верховники ей теперь не указ, всех готова извести.
– А что у дяди Сергея? Едем к нему! – всполошился Иван Алексеевич.
– Нельзя сие так оставлять, надобно с ним совет держать… – подхватила Наталья и первая двинулась к коляске.
Дорога была сухая, и лошади быстро домчали до Знаменки. Сергей Григорьевич вышел навстречу без парика, всклокоченный. По одному его виду можно было понять, что и тут дела худы. Сразу спросил:
– Был ли у вас фельдъегерь из Сената?
– Был… – бледнея, отвечал Иван.
– И у меня был. Указ – ехать в ссылку…
– Да как же это? Неужто правда?.. – Наталья схватила мужа за рукав. – Сергей Григорьевич, Иван, дозвольте мне, я сама поеду к государыне!
– Видала ты, какова эта государыня, милости от нее не жди… – поник головою князь Иван.
Вошел слуга с вопросом:
– Чего изволите?
– Пошел вон, дурак! – рассердился князь Сергей. – В три дня велено собраться и ехать.
– Как?.. В три дня? – слабея, переспросил Иван.
– Да вот так!
– Какое злодейство! Дак это же как у турок: пришлют для особого знака веревку – и удавись… – возмутилась Наталья.
Не ведала она, как семейство Меншиковых ссылали, как в пути отобрали всё, как от тоски в прошлом годе скончался светлейший в Сибири. И Долгорукие к тому руку приложили… А вот теперь и их черед настал.
Когда молодые вернулись в Горенки, застали они домашних в полном смятении. Крики, слезы, беготня! Все ходило ходуном… Уже собирались в дорогу, перетряхивали сундуки, рундуки, вынимали шубы, выбивали залежавшиеся одеяла, складывали в мешки, мерили сапоги, валенки…
Сестры и братья суетились, Алексей Григорьевич командовал, жена его следила, как укладывают. Лишь Катерина ни в чем не принимала участия, равнодушно поглядывая вокруг.
«Отчего они теплые вещи берут? Разве до зимы там быть? – удивлялась Наталья. – Драгоценности прячут, бусы, ожерелья, иконы в золотых окладах – к чему?»
– А мы-то что возьмем? – спросила мужа.
Он лишь потерянно пожал плечами, и ей пришлось собираться самой.
Ни знания жизни, ни опыта не было, и брала девочка-графиня лишь самую необходимую одежду, да еще пяльцы да нитки (как без вышивания жить в отдалении?), да еще дорогую ей книгу – «Четьи-Минеи», ну и золотую табакерку, подаренную государем на помолвку, да гусли Ивановы…
