Но некому его сменить.
Ведь человеку не прожить
На дне среди подводных трав.
Не помнит сам, зачем стоит.
Не знает, год прошел иль час…
А вдруг он охраняет нас
От злых вампиров?
Динамит.
— При чем тут вампиры? — не понял Петька. — Разве они в море живут?
Динамит подумал и сказал:
Мало ли… Откуда мне знать, что на уме у вампиров?
Лучше переделай на «от злых напастей». Или «от жутких монстров».
Придумай свой стих и переделывай. А мне нравится, когда меня охраняют от вампиров, — ответил уязвленный Динамит и отвернулся.
Хорошая баллада, — похвалил Дед. Но Динамит обиделся еще сильнее:
У меня стих, а не балда!
Бал-ла-да, — по слогам повторил Дед, — это стихотворение, в котором рассказывается какая-нибудь история.
Тогда ладно, пускай будет бал-ла-да, — согласился Динамит. И вдруг ляпнул: — Это про вас, дедушка Коля.
Теперь обиделся Дед:
— Поросенок! Это я стар и ржав?!
— Сами знаете, — с прямотой малявки ответил Динамит. — Только я дразниться не хотел. Тут главное — что часовой железный. Его поставили, и он стоит. В невыносимых бытовых условиях.
— Потому что у него был приказ стоять, — добавил Дед.
Все поняли, что он говорит про себя и что Динамит со своим стихотворением угодил в яблочко.
— Плывет! — громко сказал какой-то милиционер, и люди на пристани подняли кто бинокли, кто руку козырьком, чтобы солнце не слепило глаза.
У Маши бинокля не было. Катера водолазов у Черной Скалы виделись ей как чаинки. Под одной из чаинок вздулся пенный бурун, и она помчалась к берегу, таща за собой расходящиеся по воде белые усы.
Прошла мама с похожим на эскимо микрофоном в руке. Оператор нес за ней телекамеру и трехногий штатив. Маше она подмигнула издали, но подходить не стала. Такой у них был уговор.
Вчера Маша и Дед полночи рассказывали маме все, что знали о деле Седого-Триантафилиди. Мама охала, запоздало жалея Машу, и немножко поссорилась с Дедом из-за того, что он втянул ребенка в опасное расследование. А потом сказала, что у нее руки чешутся снять отдельную передачу с ними двумя — дедушкой и внучкой. Но злые языки начнут болтать, что Маргарита Незнамова тащит в телевизор своих родственников. Поэтому никакой передачи не будет, и вообще, когда у мамы съемка, им лучше держаться подальше.
И вот они держались подальше, хотя все укропольцы на обрыве и половина людей на пристани прекрасно знали, что Маша и Дед не чужие Маргарите Незнамовой.
Катер приближался. Из чаинки он вырос в игрушечную лодочку с экипажем из муравьев, потом в настоящий катер.
Водолаз! — охнул кто-то. — Несчастный случай, врача позовите!
Отставить врача! — скомандовал какой-то моряк, не отнимая от глаз бинокля. — У наших такого снаряжения нет.
Маша уже и без бинокля видела, что над бортом катера торчит железная перчатка. Сверкающий рыцарь!
Катер лихо развернулся у самой пристани. На горячие камни плеснула волна.
Сверкающий рыцарь лежал на спине, подняв руку, как будто хотел вцепиться в борт и сесть. Он потускнел и помялся, но было ясно, что все поправимо. Отрихтовать вмятины деревянным молотком, начистить латы — и он еще хоть тысячу лет простоит в музее.
— Принимайте, — сказал матрос в пропотевшей тельняшке-безрукавке и непочтительно пнул рыцаря.
От удара на железном шлеме откинулось забрало, и оттуда на людей уставились нарисованные глаза. По разбухшему от морской воды деревянному лицу скатилась одинокая капля. Казалось, что рыцарь плакал по своей недолгой свободе.
