Боцман понес монеты в милицию. А Витька, оставшись один, сообразил, что заработал на этой истории одни неприятности. Родного брата запер в ванной (значит, опять влетит от родителей). Получил по заднице линьком и даже незнамовского борща поесть не успел.
И Витька решил быстренько стать героем. Прихватив двоих приятелей из общежития, он рванул в Лазаревское*. На свое несчастье, огородник рассказал ему, как найти домик-пряник, где жил его «племянник» Кашель.
Ну и фиг с ними, с монетами. Своровать не получилось, значит, буду канать под героя, — простодушно закончил Витька. — Представляете названьица в газетах: «Виктор Соловьев разоблачает преступников!»
Это называется заголовки, — поправила Маша.
А хоть захвостовки, лишь бы про меня, — хвастливо заявил старший брат Соловьев. В этом он был похож на младшего.
Самосвалов попробовал, туго ли сидит Машина повязка на раненой руке, по-хозяйски залез в карман Кашля и достал ключи от своего «уазика».
Выводим арестованных, — скомандовал он и нагнулся за пистолетом Седого. Все знали, что патроны там кончились, поэтому пистолет до сих пор валялся на полу.
Еще одно движение, и я стреляю, — предупредил незнакомый ровный голос.
Все посмотрели на дверь.
На пороге стоял ясноглазый молодой человек в костюме с галстуком. Он возник будто по волшебству, не выдав себя ни малейшим шумом и не запачкав блестящих полуботинок грязью с улицы. В руках молодой человек держал черную стальную коробочку размером с большой школьный пенал.
Клац-клац — коробочка разложилась в букву «Т» с длинной перекладиной. На одном конце перекладины хищно чернело дуло, другой оказался прикладом, а в ножке «Т» угадывался автоматный магазин.
Хотя превращение коробочки в оружие заняло не больше секунды, Самосвалов успел бы кинуться на противнику. Их разделяло метра два, а начальник укропольской милиции был сильным бойцом, несмотря на лишний жирок. Но Самосвалов повел себя необъяснимо. Он позволил молодому человеку разложить коробочку, выждал еще немного и сказал:
Я поднимаю руки.
Да уж, пожалуйста, — разрешил молодой человек.
Самосвалов двигался медленно-медленно, как змеелов, столкнувшийся нос к носу с красивой и отчаянно ядовитой коброй. Остальным тоже передалось чувство опасности, хотя молодой человек выглядел средненько — не сильный, но и не слабый, не высокий, но и не низкий. И автомат его казался неудачной самоделкой, может быть, игрушкой. Но при всем том никому не хотелось проверять на себе, как эта игрушка работает.
Я отхожу назад, — стоя с поднятыми руками, предупредил Самосвалов, и молодой человек опять разрешил:
Пожалуйста.
Получалось жутковато и странно, как будто милиционеру самому охота сдаться, а молодой человек по доброте не возражает.
Вы наш или бандит? — осмелела Маша. Молодой человек подумал и спросил:
А как твоя фамилия?
Незнамова.
— Тогда наш. Вот что, Маша, обойди этого, — молодой человек показал дулом на Самосвалова; — и подай мне пистолет.
Маша колебалась. Незнакомец мог узнать ее имя от мамы или от Деда, тогда он свой. Но, с другой стороны, он держит на мушке милиционера. Так кто же этот молодой человек и надо ли его слушаться?
— Это ФСБ, — улыбнулся Самосвалов. — Дай ему пистолет, только аккуратно, не сотри отпечатки. Берись за ствол.
Маша двумя пальцами подняла пистолет. Он был еще теплый после стрельбы. Молодой человек раскрыл прозрачный пакет и поймал в него оружие Седого, не прикасаясь, как ядовитого морского ерша-скорпену. Свой автомат он держал под мышкой, направив дуло на грабителей.
Дядь Вить, если это ФСБ, то что ж вы молчали? — удивился Петька. — Сказали бы, что вы милиционер, что пистолет без патронов. А то: «Я поднимаю руки!», «Я отхожу назад!».
Все правильно, — сказал молодой человек. — Когда ты на мушке, не говори, пока не спросят, не лезь за документами и вообще не дергайся. А вы, «дядь Вить», как я понимаю, Самосвалов?
Начальник укропольской милиции кивнул и опустил руки.
Старший лейтенант Калугин, — представился молодой человек. — Ваш «уазик» на ходу?
А что? — насторожился Самосвалов.
Арестованных доставить. У вас решетки сзади, удобно, а мы с напарником на «жигуленке».
Это мои арестованные! — вскинулся Самосвалов. — И пистолет верните, он — моя улика.
Помилуйте, «дядь Вить», какие арестованные, когда вы в отпуске?! Вам сейчас только рыбу ловить, — весело возразил Калугин. — А у нас и ордер имеется на арест гражданина Триантафилиди, он же Панасюк, он же Опанасенко, он же Федотов.
Калугин говорил, а Седой все ниже наклонял голову, как будто хотел что-то разглядеть сначала на полу, потом у себя на ботинке, потом — на груди.
Кстати, гражданин Триантафилиди, как поживает ваша жена? Не пишет из Греции? — спросил Калугин и, не ожидая ответа, объяснил Самосвалову: — Год назад он вышел из заключения и женился на гражданке Триантафилиди семидесяти двух лет. Взял ее фамилию, прописался в ее доме, стал за помидорками ухаживать. Старушка нарадоваться не могла: вот уж повезло с мужем так повезло. А недавно вдруг новая радость: нашлась у нее сестра в Греции. Они еще в войну потеряли друг друга. Муженек, добрая душа, купил гражданке Триантафилиди билет на самолет. Только сам ее провожать не поехал: у него сердце заболело. Все видели, как он сажал жену в такси, как потом за ним «Скорая» приехала. А гражданку Триантафилиди больше никто не видел. И сестры в Греции у нее нет.
Ефть, — прошамкал Седой. — Она пифьмо прифылала.
Это письмо не в Греции писали! — ~ отрезал Калугин. — Конверт с греческой маркой подлинный, а бумага-то российская, Сясьского бумкомбината. Проведем экспертизу почерка и найдем эту «сестру». Чутье мне подсказывает, что далеко искать не придется.
Лихо вы его раскрутили, — признал Самосвалов. — Давно работаете?
В каком смысле? — не понял старший лейтенант. — Если в ФСБ, то третий год, а если по делу Триантафилиди, то часа полтора.
Самосвалов ревниво вздохнул и отдал Калугину ключи от «уазика»:
Бери, что уж… Подбрось меня до больницы, а то рана чешется. А твой напарник пускай ребят по домам развезет.
Идет, — согласился Калугин и, шагнув к двери, предупредил: — Я выхожу первым, остальные — по одному и медленно. А то как бы мой напарник не подстрелил кого сгоряча.
В сенях не было света. Серый костюм Калугина сливался со старыми дощатыми стенами.
— А раскрутили его, в общем-то, не мы, а один «полкан» из военной разведки, — продолжал он, выходя на крыльцо. — Фантастический старик! Еще неделю назад сидел в американской тюрьме…
Маша подумала, что Калугин говорит, конечно, про Деда, а больше подумать ничего не успела. В темном саду ослепительно вспыхнул прожектор.
