Евгений Кавецкий испытал худшие мытарства. Он отмотал свой срок в августе 1947 года, вернулся на Украину, поселился во Львове, но в апреле 1951-го был арестован и постановлением ОСО сослан на поселение в Красноярский край как прежде осужденный за шпионаж. Летом 1954-го с места поселения был освобожден согласно еще бериевскому указу об амнистии. По заявлению Кавецкого Главная транспортная прокуратура СССР возбудила надзорное производство. Однако осторожный следователь, изучив материалы дела, 1 марта 1955 года вынес заключение: «Достаточных оснований к опротестованию решений ОСО при НКВД и МГБ СССР от 1939 и 1951 г. не имеется» (пересмотр дел Малли и Быстролетова не закончился, и их обличающие показания еще не были расценены как ложные).
[392]
15 июня 1956 года Анна Иванова получила решение Президиума Мосгорсуда об отмене постановления ОСО по ее делу и прекращении самого дела. Тем же летом она зарегистрировала в загсе брак с гражданином Быстролетовым Д.А.
При оформлении пенсии по инвалидности вся его невероятно сложная и насыщенная жизнь в канцелярском измерении уложилась в короткий ряд цифр:
«Непрерывный трудовой стаж: по труд. книжке МГБ: 1) разные учреждения в СССР – 7 л. 9 м. 26 д., 2) НКВД – 8 л. 2 м. Не вошедший в трудовую книжку стаж: 3) Торгпредство СССР в Чехословакии – 4 г. 10 м., 4) Всесоюзная Торговая палата – 5 м. 18 д. Заключение – 16 л. 1 м. Всего 37 л. 4 м. 14 д.
Пенсия назначена из среднего месячного заработка 1900 р. Основной размер пенсии 201 р. Надбавка: а) за непрерывный стаж работы 40 р. 20 к., б) друг. надб. 60 р. Общая сумма пенсии 301 р. 20 к.»
[393]
Сумма эта была всего-навсего минимальным размером выплат по I группе инвалидности «вследствие общего заболевания». Но Быстролетов нашел вполне достойную работу переводчика в ВИНИТИ – Всесоюзном институте научной и технической информации.
В июле 1961 года своего старого товарища разыскал Кавецкий.
«В момент его прихода меня дома не было, и когда Анечка усадила гостя за стол и хотела выйти, чтобы на кухне поставить чайник, то Женька подскочил и пытался выбежать вон: ему показалось, что она хочет позвать понятых или милицию. Он был сломлен не только физически, но и морально… Женька о реабилитации не просил и жил очень плохо. Мы подбодрили его. Я связался с Лидией Малли и взял от нее свидетельское показание о работе Женьки за рубежом, сам много и хорошо написал о нем и бросил письмо в ящик в приемной КГБ на Кузнецком. Меня вызвали для снятия показаний».
Реабилитация бывшего разведчика Штурмана состоялась.
Дмитрий Александрович переписывался с Константином Юревичем, в конце 1960-х они встретились в Москве и четыре часа просидели за столиком в кафе, вспоминая прошлое и делясь настоящим. Конечно же, они простили друг друга.
Со следователем Соловьевым разобралась сама жизнь. В июле 1942 года, будучи замначальника Особого отдела 10 армии Западного фронта, он пропал без вести во время оборонительных боев на Калужском направлении. Следователь Шукшин благополучно прошел войну в составе СМЕРШ, дослужившись до замначальника отделения 6-го (следственного) отдела Главного управления контрразведки в звании майора, получил Красную Звезду и ордена Отечественной войны II и I степеней. В конце 1955 года его сняли с полковничьей должности начальника отдела 3-го Главного управления КГБ (внутренняя безопасность и контрразведка в Вооруженных силах СССР) и уволили из органов «по служебному несоответствию» в тот же самый день, когда был реабилитирован Быстролетов.
Они встретились летом 1956 года на заседании Комиссии партийного контроля при ЦК КПСС, разбиравшей случаи нарушения социалистической законности сотрудниками госбезопасности.
«Я увидел мясистое багровое лицо. Бегающие, заплывшие жиром глазки.
– Ай! – вдруг на всю большую комнату завизжал Шукшин. – Я не знаю этого старика! Я его никогда не видел!! Я его не знаю!!!
Он заслонился от меня жирными руками и застонал, навалившись боком на стол. Я прыгнул вперед, на бегу задирая на себе рубаху.
– А кишки, выпавшие под кожу от ударов каблуками, узнаёшь?! А два ребра, загнанных в легкие стальным тросом, ты помнишь? А череп, по которому на допросах вы били молотком, тебе знаком, гад, так твою мать и перетак?!!
Я прыгнул ему на горло. Но сильные руки полковника авиации обхватили меня и поволокли назад, к дивану. Я опомнился…»
Шукшин отделался сильным испугом. Свои дни после увольнения из контрразведки он прожил спокойно, проработав начальником клуба и инспектором автобазы КГБ, а затем получив положенную пенсию по выслуге лет.
* * *
Сотрудники «Медицинского реферативного журнала» сразу полюбили обаятельного и отзывчивого седовласого редактора, похожего на знаменитого академика Курчатова. Говорил он неторопливо, тщательно выбирая выражения; литературно правильная речь выдавала в нем интеллигента старой формации, а едва уловимый акцент намекал на долгую жизнь за границей. Он выделялся даже тем, как носил костюм – уверенно, артистически изящно.
«Не было случая, чтобы он кому-то не помог, если это хоть в малой степени зависело от него и не противоречило его твердым и стойким представлениям о порядочности и чести»,
– вспоминал историк Петр Кольцов. Его жена работала в Институте организации здравоохранения и истории медицины им. Н.А.Семашко, при котором издавался журнал, Кольцовы и Быстролетовы дружили семьями. В редакции Дмитрия Александровича ценили за уникальный кругозор – к нему обращались за справками и консультациями как молодые, так и маститые коллеги.
«В коллективе, где находились такие всемирно известные специалисты, как профессор Ф.М.Плоткин и Н.А.Рубакин, блестящие эрудиты и полиглоты, тоже немало повидавшие за рубежом, Д.А.Быстролетов занимал особое, лишь ему принадлежавшее видное место. Зная двадцать языков, он занимался контрольным редактированием рефератов и переводов названий статей по широкому спектру медицинских специальностей, а нередко переводил сам… Работал он быстро и споро вплоть до последних дней, и, как бы ни был загружен и утомлен (ведь всё остальное “нерабочее” время он занимался дома литературным трудом), он внимательно выслушивал каждого, приходившего к нему, давал четкие ответы, не позволял себе даже намеком показать свое превосходство даже в случаях, когда сталкивался с явным проявлением наивности. Но и зазнайкам не давал спуску. Память его всегда оставалась свежей и мобилизованной. Однажды зашел разговор об эсперанто, и он тут же без запинки пропел куплет “Интернационала” на этом языке».
[394]
