Дмитрий Александрович, наверное, посмеялся бы, если бы узнал, что контрразведчики попытались идентифицировать его как Сергея Басова. Парижского связника-нелегала, вернувшегося в Соединенные Штаты, взяли на заметку после того, как Кривицкий засветил его в своих показаниях. В конце 1940-х американцы заподозрили Басова, служившего третьим помощником капитана торгового судна, в шпионаже в пользу СССР. Англичане поделились с ФБР информацией, в том числе выписками из показаний Моос, указав на ряд схожестей в скупых биографических сведениях и словесных портретах John Buistroleto и Serge Bassow. Правда, в конце этой справки отмечалось: «Судя по фотографии, он не особенно похож на Кларка Гейбла».
[275]
* * *
Несколько недель для улаживания личных дел не принесли Быстролетову облегчения.
На исходе лета 1936 года старший майор госбезопасности Борис Берман получил тревожное письмо из Европы:
«Уважаемый товарищ Артем, я устал, не здоров и работать дальше без серьезного отдыха не могу. Я чувствую изо дня в день растущий недостаток сил, естественно понижающий качество работы, вызывающий неряшливость в технике. Кроме того, на почве переутомления появились симптомы болезни, которой я болел в 1922–1923 годах, – депрессии. В моих руках дело большой важности и судьбы нескольких человек. А между тем на меня давят усталость и периоды депрессии, я работаю только нервами и напряжением воли. Без малейшей радости успехов и любви к делу, с постоянной мыслью – хорошо бы вечером лечь и утром не подняться. Я нахожусь за границей 17 лет, из них на нашей работе 11 лет, в подполье 6 лет. Неужели этого недостаточно для получения смены?»
Беспощадное и безоговорочное одиночество. Так Артур Артузов в порыве откровенности с самим собой – в личном дневнике – определил работу разведчика-нелегала.
[276]
Сомнения иногда посещали Быстролетова во снах. Как-то раз привиделся морской берег, свинцовые тучи и волны, с протяжным гулом разбивавшиеся о скалы.
«Она сидела в седле прямо и гордо, ветер крутил золотые кудри, темные глаза пристально глядели вдаль…
– Всем своим существом я чувствую влечение к вам и в то же время понимаю, что вы – враг. Художник, моряк, медик, юрист, прожигатель жизни и бродяга – казалось бы, какая одаренная натура! Но если бы вы были тем, чем кажетесь! С болью я чувствую, что это – маски. Когда вы снимаете одну, под ней неизменно обнаруживается другая. Настоящего человеческого лица не видно. Кто же вы, граф Переньи? Знаете ли вы это сами?.. Я давно наблюдаю за вами. И всегда вижу за выражением любого чувства на вашем лице только настороженность и холодное внимание. Ваши глаза выдают вас, граф, – они настоящие. В них нет ни добра, ни зла, потому что вы стоите по ту сторону морали… Горячий мир чувств, та жизнь, ради которой существуют другие люди и ради которой единственно стоит жить, пройдет мимо вас. Пока они кажутся вам смешными: все эти человеческие увлечения, порывы, страдания, ошибки, любовь. Но однажды вы поймете свою нищету и захотите стать таким, как все. Тогда вы сорвете с себя все маски, все-все, и убедитесь, что под ними ничего нет…»
[277]
Товарищ Артем ответил:
«Прошу вас набраться терпения и побыть на этой работе еще месяца полтора-два… Я вынужден, несмотря на понимание того, что могу вам причинить несколько неприятных секунд, заявить, что эти мысли полного упадничества совершенно недостойны нашего работника, вне зависимости от того, в каких бы тяжелых условиях и с какими бы нервами он ни находился на работе… Бросьте уныние и оставшимися двумя месяцами не пачкайте всю вашу большую многолетнюю работу в прошлом».
[278]
* * *
Пожалуй, самая глубокая тайна агента Ганса – вовлеченность в борьбу со Львом Троцким.
Лидер большевистской революции с момента изгнания из СССР доставлял огромное беспокойство Сталину. Пуб-личные московские процессы второй половины 1930-х проводились не только ради чистки партийных рядов, но и с целью опорочить Троцкого в глазах сторонников по Международной коммунистической лиге. Его сын Лев Седов – издатель «Бюллетеня оппозиции» – с 1935 года был «под колпаком» ИНО НКВД, планировалось даже его похищение. Слежку за Седовым вели агенты Сергея Эфрона
[279]. По свидетельству Залмана Кауфмана, сидевшего вместе с Быстролетовым в Озерлаге, тот упоминал об участии в убийстве сына Троцкого
[280]. Лев Седов публично заявлял, что обладает отличным здоровьем, не склонен к депрессии и в случае внезапного ухода из жизни виновников следует искать в лагере сталинистов. В феврале 1938 года он скончался после удаления аппендицита в частной парижской клинике. Троцкий не сомневался, что гибель сына – дело рук агентов Сталина. Однако это было не более чем совпадением. Когда начальник ИНО Сергей Шпигельглас оказался в тюрьме НКВД, то на допросах уверял – спецгруппа внешней разведки, сумевшая внедрить своего человека в окружение Седова и похитить архив Троцкого, не имела отношения к этой смерти.
[281]
Связь Быстролетов-Троцкий можно было бы принять за фантазию, если бы не еще одно странное свидетельство. В 1965 году Дмитрий Александрович показал часть своих мемуарных сочинений заведующей отделом рукописей Государственной библиотеки им. Ленина Сарре Житомирской. Как историка, ее
«…более всего взволновало описание роли, отведенной автору в подготовке убийства Троцкого. Оно показывало, какой широкой и многовариантной была эта операция. Легко представить себе, как меня тогда потрясло прочитанное. Ведь мы еще ничего не знали, кроме самого факта убийства и имени Рамона Меркадера, а об организации убийства советскими спецслужбами могли только догадываться».
[282]
Но в уцелевших экземплярах рукописей Быстролетова о покушении на Троцкого нет ни слова. Как известно, смерть настигла основателя IV Интернационала в 1940 году в Мексике. И всё же… Подготовка покушения начиналась, когда Троцкий еще не покинул Европу, а резидент Ганс не был уволен из ИНО. Возможно, исчезнувшее «описание роли» – тот самый случай, когда нет дыма без огня?
