Книга Вербовщик. Подлинная история легендарного нелегала Быстролетова, страница 36. Автор книги Иван Просветов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Вербовщик. Подлинная история легендарного нелегала Быстролетова»

Cтраница 36

«До середины 1932 года Арно считали недисциплинированным, но способным работником. Его пытались сохранить на службе, невзирая на алкоголизм, и даже предоставили отпуск для лечения. Тем временем было обнаружено исчезновение кода из сейфа в подвале ФО. Следствие отметило, между прочим, что Арно без какой-либо надобности заходил в подвал… Вскоре код обнаружился, причем как раз после очередного, не обусловленного какой-либо служебной необходимостью посещения Арно. Подозрения усилились. Заметили, что Арно, очевидно, в целях миновать контроль при входе, пользуется боковой дверью, так называемым “ходом для послов”. Ему запретили это, но через месяц он снова стал вдруг приходить ежедневно, и опять через боковой вход. Его “на всякий случай” уволили… После ноябрьского пребывания Арно в Берлине Мадам [оперативный псевдоним Люси Олдхем – И.П.] рассказала Роланду о “пропитых в три недели трех тысячах фунтов”. Теперь подозрения уже обрели конкретный характер, началось следствие… Со стола дежурного шифровальщика, как выяснилось позже, исчезла пачка телеграмм. Роланд кинулся к Арно домой, но тот уже успел уехать за границу. Это была пачка последних привезенных Арно материалов… Арно неожиданно снова стал появляться в ФО, изо дня в день, иногда два-три раза в день и даже впервые наведался в ФО ночью… В одной комнате нарочно был оставлен незапертым шкаф с бумагами; если бы Арно их взял, его бы арестовали при выходе. Было установлено, что он открывал шкаф и вынимал бумаги, но не взял их, – очевидно, заподозрив провокацию».

Когда Олдхем попытался стащить ключи от шифровальной комнаты и сделать слепки, расследование было передано в руки контрразведки.

Из рассказа миссис Олдхем следовали два важных вывода. Первый: никакого источника у Арно не было, он сам добывал материалы. Второй: англичане взяли ложный след, погрешив на Германию. Адвокат, пытавшийся вывести Мадам на откровенность, твердил, что немцы втянули ее покойного мужа в грязное дело и обокрали. Всё это означало, что работу в Лондоне можно возобновлять, но поставщика информации нужно искать заново.

«Мы отлично понимали, что можем угодить в негостеприимную обстановку (см. мои письма от начала июля с.г.) – в том случае, если бы Ванситтарт не побоялся вынести сор из избы и передал дело не в руки Роланда и другого такого же Пинкертона, а в руки специалистов из Адмиралтейства или Скотленда, – докладывал агент Ганс в Центр. – Но, по словам Роланда, такого дела ФО не помнит уже 300 лет (при тамошних порядках такое “запамятование” возможно), и Ванситтарту, видимо, было нежелательно, чтобы этот 300-летний срок пришелся на его секретарствование в 1933 году». [213]

Быстролетов угадал. Британская контрразведка после смерти Олдхема, признанной самоубийством вследствие психического расстройства, прекратила разрабатывать какие-либо версии его измены. Дело было закрыто и сдано в архив.

Но чувство вины… Чувство некоторой вины у Быстролетова осталось. И многие годы спустя в рукописи «Путешествия на край ночи» – той ее части, где описывались лондонские события, но без указания на место действия, – появился прозрачный намек:

«Когда Герман, наш чудесный источник, провалился и был нами убит…»

О том, что в смерти Олдхема он подозревал коллег из Москвы, свидетельствуют и несколько строк в его отчете:

«Мадам ничем не усложнила ситуацию. Затраченные на нее труды в значительной мере оправданы. Связь с ней сохраняется и на будущее».

Быстролетов пытался отвести вероятную угрозу от Люси Олдхем – женщины, которая ему безоговорочно верила.

* * *

Старые фотографии иногда бывают откровеннее писем и даже дневников.

Летом 1929 года, отчитавшись и получив инструкции в Москве, Дмитрий гостил у матери в Анапе. И оставил на память карточку – пляжный портрет. На этом снимке, на берегу моря, он выглядит совершенно счастливым. Он у себя дома. Полноправный гражданин своей страны. Эта улыбка – единственное свидетельство его впечатлений от пребывания на родине. Каждая редкая поездка в Советскую Россию укрепляла Быстролетова в мысли, что он выбрал верный путь. Того летнего заряда ему хватило на семь лет сложнейшей и чрезвычайно напряженной нелегальной работы.

Годом ранее Ленинград и Москву посетил весьма известный американец, не питавший особых симпатий к большевизму, – Джон Дьюи, философ-прагматист и педагог, приглашенный наркомом просвещения поделиться знаниями.

«Во мне произошла вполне определенная и полная перемена в ранее сложившихся мнениях и предубеждениях, – описывал Дьюи итоги своего знакомства с социалистической Россией. – На первый план выдвинулось ощущение огромной человеческой революции, которая принесла с собой, а точнее, сама стала гигантским взрывом жизненной силы… Здесь ощущалась жизнь, насыщенная надеждой, уверенностью, почти сверхъестественной активностью, временами наивная, а в некоторых вещах невероятно наивная, обладающая отвагой, достигающая многого… Освобожденная от груза приверженности прошлому, она пропитана энтузиазмом созидания нового мира». [214]

Этот энтузиазм перевешивал и существование секретной полиции (ОГПУ), и факты арестов и ссылок противников партии, и вездесущность государственной пропаганды, – неизбежные следствия небывалого политического переворота. Дьюи видел культурные преобразования в масштабах, каких мир еще не знал, и назвал их самым интересным из того, что сегодня имеет место на земном шаре.

Когда жизнь под масками уже осталась далеко позади, Быстролетов искренне старался объяснить своим вероятным будущим читателям (рукописи пока что видели лишь немногие близкие люди, да еще машинистка, что перепечатывала их), чем жил когда-то:

«Мне тридцать лет, я силен и смел и способен смотреть только вперед. Пламенно верю в конечное торжество свободы, которая может быть только миром, перестроенным по-новому, и за это грядущее совершенство завтрашней и чужой жизни я радостно и гордо готов сегодня отдать свою. Эта великая вера движет меня сквозь пламя и годы, она искупит во мне всё временное и оставит вечное: в общей сокровищнице будущего счастья останется нечто, добытое и мною, человеком без лица и сердца, которого сегодняшние люди не поймут никогда, но завтрашние назовут мучеником и героем». [215]

…и очертить главные тяготы работы нелегала:

«Разведчик должен искренне верить в то, что говорит, иначе обязательно сфальшивит. Должен сначала вжиться в роль, потом полностью перевоплотиться… Та трудность, с которой не сталкиваются разведчики буржуазных стран: когда американец работает во Франции или француз в Америке, то каждый остается самим собой как человеческая личность – обе страны буржуазные, во внутренней ломке нет необходимости. А советский разведчик должен изменить в себе всё – привычки, вкусы, образ мыслей… Психологически это тяжело… Сложную разведывательную технику можно освоить и можно привыкнуть к постоянной опасности, но сжиться с насилием над собой невозможно. Только во внутреннем горении спасение и залог успеха и окончательной победы советского разведчика над его противником». [216]

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация