«Он предъявил удостоверение, подписанное редактором данной газеты… Пишет на политические и экономические темы… Надеется остаться в Англии на дальнейшие двенадцать месяцев, что позволит ему улучшить знание английского языка… Он кажется искренним и заслуживающим доверия. Оба правильно зарегистрировались в полиции».
[200]
В 1931 году резидент Берман попросил агента Ганса найти надежного человека, способного оказать «техническую помощь советской разведке на морских судах для перевозки нелегальной почты между Америкой и Европой». Быстролетов порекомендовал Кавецкого: «Морское дело он знает хорошо, очень энергичный человек, готовый на любой риск». Да-да, Женьку, друга юности, товарища по скитаниям, с которым расстался в Константинополе.
Кавецкий тогда нанялся на пароход, стоявший на ремонте, и в первом же рейсе на Сицилию сбежал в порту. Добрался до Неаполя, потом до Ниццы и через Францию до Антверпена. Приобретенная в приключениях изворотливость помогла ему получить место в команде трансатлантического лайнера компании «Red Star Line». В 1924 году Кавецкий сошел на берег в Новом Орлеане. Ну а дальше… Мореходное училище, гражданство Соединенных Штатов и диплом капитана дальнего плавания. Пытаясь разыскать Димку, он писал в Чехословакию по адресу, который тот оставил, уезжая с гимназистами. И в 1928 году вдруг получил ответ. А спустя два года, с очередным письмом – предложение переехать в Германию на «интересную и хорошо оплачиваемую работу». В Берлине Быстролетов раскрыл перед ним карты. Женька согласился сотрудничать с советской резидентурой: соблазн получить право вернуться на родину оказался весомее всего, что он имел. Борис Берман, побеседовав с русским американцем, решил поставить его на политическую разведку. Формально Кавецкий учился в немецком институте. По заданиям резидента – «изучил ряд объектов в Берлине, Гамбурге, Дрездене, Базеле». Когда Бермана отозвали из Берлина, Кавецкий перешел в подчинение Малли и Быстролетова. Теодору Малли запомнились его слова:
«Я поступил в ИНО не потому, что нечего было есть…»
[201]
* * *
Постоянный стресс и советские деньги сделали свое дело: в октябре 1932 года Эрнеста Олдхема уволили со службы. Дмитрий Быстролетов услышал об этом от Люси Олдхем лишь месяц спустя.
«Насколько начальство было настроено против него, показывает факт, что ему не дали даже частичной пенсии, – докладывал Быстролетов в Центр. – Причины – последние 2 года пьянствует и небрежно работает, последние полгода перестал работать совсем, не появлялся в офисе, брал служебные бумаги домой и терял их, месяцами не отвечал на срочные запросы… Ныне все его бросили, за исключением бывшего его помощника Кемпа, который по-прежнему у них бывает».
На встрече в Берлине Олдхем заверил, что «привозить почту будет и впредь», однако еще сильнее погряз в запоях.
«В течение 22, 23 и 24 декабря Арно пил всё больше и больше, – удостоверился Быстролетов, заглянув в особняк на Пемброк Гарденс. – Наши просьбы и упреки его лишь раздражали, не давая никаких результатов. Наконец я решил взять дело в свои руки и потребовал его отъезда в деревню».
[202]
Длительный отдых и оскудевший банковский счет ненадолго образумили Олдхема, и дверца к дипломатическим секретам осталась приоткрытой. В мае 1933 года он передал Быстролетову в Париже очередную партию документов. В пакете находились материалы по Японии и подборка недавних телеграмм послов в Берлине и Риме. Переводы первой части принесли Сталину из ОГПУ 19 мая, второй – 1 июня.
[203] Самым ценным из берлинских сообщений был доклад о встрече с рейхсканцлером Адольфом Гитлером. Лидер НСДАП, дорвавшись до власти, провел перевыборы рейхстага, добился чрезвычайных полномочий, начал борьбу с коммунистами и еврейским засильем, но во внешней политике вел себя чуть ли не тише воды. В беседе с британским послом Гитлер говорил о важности сохранения хороших отношений с Англией. И остальные телеграммы свидетельствовали: новое германское правительство осторожничает и готово идти на компромиссы с ведущими державами. Была понятна и причина такой осмотрительности – будущее рейхсвера, тогда еще зависевшее от мнений стран-победительниц в Великой войне.
20 июня 1933 года Олдхем приехал в Париж – но пустой, поскольку якобы не смог встретиться со своим источником. Его сопровождала жена, поплакавшаяся Пирелли о том, что муж дошел до грани белой горячки. В Лондоне, заглянув к супругам в гости, Быстролетов застал приступ с криками и буйством. Он насильно уложил Олдхема в частную клинику.
Что он чувствовал, раз за разом вытаскивая Арно из запоев? В донесениях Ганса между строк вроде бы заложено легкое презрение, в воспоминаниях есть три примечательных слова: «наш чудесный источник». Разведчик послевоенного поколения Леонид Колосов отмечал: независимо от того, как был завербован агент – на идейной близости, материальной основе или с учетом иных слабостей, – он должен стать его куратору «роднее родного брата».
«Агента нужно любить и беречь пуще глаза. Еще в разведшколе пенсионеры из внешней разведки, приезжавшие к нам на встречи, внушали одну и ту же заповедь: “Сам сгорай, а агента спасай”».
[204]
Изображая заботливого друга семьи, Быстролетов не различал, подчиняется ли он интересам дела или личному стремлению разрешить дурацкую жизненную драму.
Но измученная скандалами миссис Олдхем подала на развод, и адвокат, нанятый для раздела имущества, заявил Джо Пирелли, что его подзащитной причитается половина текущего дохода супруга. «Ваша фирма? Ее адрес? Ваш адрес?» – юрист так и сыпал вопросами. Быстролетов сумел выкрутиться, благо подставная фирма имелась. Но после этого случая Центр дал команду немедленно свернуть работу с Арно. Резидент Кин в ответном сообщении в Москву от 6 июля не исключил, что Андрей (второй псевдоним Быстролетова) «может быть ликвидирован противником».
«Тем не менее директивы о его немедленном отъезде я ему не дал. Уехать сейчас – это значит потерять источника, что при его значимости равно ослаблению нашей обороны и усилению работы противника. Потеря же возможная сегодня Андрея, завтра других т.т. [товарищей] – неизбежность, предрешенная характером поставленных задач».
[205]
