Мать схватила сумочку и пальто. Мы с Уэсом проводили ее до двери. Если честно, мы опасались, не дай бог, что она оглянется на голые стены, найдет дрель и начнет вешать карнизы для штор.
Я вышла на крыльцо и устало привалилась к Уэсу. Где-то вдалеке лаяла собака. На другой стороне улицы в доме соседа горел свет. Жалюзи были опущены, но я видела движущиеся тени. Вдоль дороги выстроились в ряд фонари. Этот небольшой квартал был таким, каким я его себе представляла.
– Что ж, не буду вам мешать. Отдыхайте. – Мать крепко обняла меня и отстранилась. – Завтра ждите меня с утра для второго раунда распаковки.
– Непоседа, – поддразнила я ее.
Мать уже зашагала к машине, но тут мне в голову пришла одна мысль.
– Мам! – Она обернулась. – Подожди секундочку. Я кое-что забыла. – Я схватила на кухне телефон и бросилась к входной двери.
– Прежде чем уедешь, может, сфотографируешь нас двоих?
Она взяла у меня телефон, но игриво закатила глаза.
– Ты и твои фотографии…
Она отошла на середину дорожки. Уэс положил руку мне на плечо. Моя рука обвилась вокруг его талии.
– Улыбочку… раз… два… три.
Я улыбнулась.
По крайней мере, мне так кажется.
15
Ноябрь 2015 года
Доктор Кэллоуэй записывает все, что я вспоминаю. Ее рука буквально летает по бумаге. Я говорю быстро и понимаю, что ей нелегко, но часть меня боится, что если я не скажу все сию же секунду, то не скажу никогда. Но она поспевает за мной и никогда не просит ничего повторить.
Когда я заканчиваю, она кладет ручку и смотрит на меня.
– Значит, между вами с Уэсом все было непросто.
Вот оно. Я знала, что нам потребуется доверительный разговор врача и пациентки. С кем-то другим я бы попыталась сменить тему. Но, испытывая к доктору Кэллоуэй толику доверия, я отвечаю:
– Похоже на то.
Я убираю волосы Эвелин со лба, и мои руки дрожат. Как будто уловив мою нервозность, она запрокидывает голову и смотрит на меня.
– Две вспышки, и обе на ровном месте… Думаю, тут занервничает любой.
Я смотрю в пол, пытаясь справиться с нахлынувшими воспоминаниями.
– Я была напугана.
Доктор Кэллоуэй молчит.
Я закрываю глаза.
– Это просто не имело смысла. Я не понимала, что происходит. Мне казалось, что я…
Внезапно я умолкаю. Ведь признай я, что мне показалось, будто я схожу с ума, как мои слова будут использованы против меня.
Я встаю.
– Я могу идти?
Моя просьба, похоже, ее не удивляет. Она пожимает плечами.
– Если хочешь.
– Я бы хотела.
Я едва ли не бегом бросаюсь к двери. Я уже почти вышла в коридор, когда доктор Кэллоуэй окликает меня. Я нехотя оборачиваюсь.
Кэллоуэй улыбается мне.
– Страх – это нормально.
Ей легко так говорить, ведь не она окунается в свое прошлое. Ей не нужно переживать его заново. Дверь за мной закрывается. Эвелин ерзает у меня на руках. Вертит головкой влево и вправо. Полностью игнорируя Элис, я спешу в свою комнату. И как только переступаю порог, хватаю со столика бутылочку.
Обычно, когда я даю Эвелин бутылочку, она мигом успокаивается и вновь становится очаровательным ангелочком, которого я так люблю. Сегодня она отталкивает ее, как будто это яд. Я меняю ей подгузник. Я пеленаю ее. Я даю ей соску. Я нежно ее качаю.
Все бесполезно.
Терпение начинает изменять мне. Она продолжает истошно вопить, и вскоре мне уже кажется, что мои барабанные перепонки вот-вот лопнут. Я не могу ни на чем сосредоточиться. Я задыхаюсь. Стены как будто наступают на меня.
– Хватит орать! – кричу я.
Напуганная моим криком, она плачет еще громче. Это не ее вина. Все это не ее вина. Я делаю глубокий вдох, кладу дочь в кроватку и спешу в ванную. Будь у двери замок, я бы точно заперлась. Я хочу побыть одна. Всего одну минуту, когда мне не нужно беспокоиться о том, что медсестры начнут стучать в дверь.
Всего одна минута на то, чтобы все обдумать.
Я сжимаю край раковины и, понурив плечи, глубоко вдыхаю. Затем включаю воду и смотрю, как прозрачная струйка кружится вокруг сливного отверстия. Делаю еще один глубокий вдох, набираю пригоршню воды и ополаскиваю лицо. На ощупь беру полотенце – оно всегда висит слева от меня – и промокаю кожу насухо. Когда я смотрю в зеркало, я вижу себя, но не такой, как на самом деле. На мне та же одежда, что и в тот день, когда мы переехали в дом. Мои глаза, которые обычно совершенно пусты, теперь полны страха.
Я смотрю на юную Викторию.
Она такая красивая, что, когда она мне улыбается, я прислоняюсь к раковине, чтобы не упасть.
Она знает, что ее волшебная сказка не такая, какой она ее себе представляла, но все равно не теряет надежды. Я вижу это в ее глазах. Юная Виктория верила в любовь. Она не знала, что станет одной из тех душ, которые предали.
Она не знала.
Я протягиваю руку и прослеживаю в зеркале черты ее лица. Мое сердце идет трещинами от боли.
– Что случилось с нами? – шепчу я ей.
Она наклоняется. Я напрягаюсь, готовая к тому, что она протянет руку и затащит меня в свою жизнь.
Но она этого не делает.
Я моргаю. Ее образ мгновенно исчезает, и я снова смотрю на себя.
Раздается резкий стук в дверь. Я оборачиваюсь. Внутрь заглядывает медсестра. Слава богу, это не Элис, а гораздо более приятная сестричка дневной смены.
– Просто проверяю, как ты.
Я не готова выйти из ванной. Я не готова встретиться со своей дочерью. Будь у меня возможность просидеть здесь весь день, я бы так и сделала.
– Хочу быстро принять душ, – лепечу я.
Медсестра кивает.
– Ладно.
– Но можно мне бритву? Мне нужно побрить ноги.
Я женщина, мне под тридцать, и я прошу разрешения воспользоваться бритвой. Если не брать в расчет прошлое, наверное, это самое печальное, что я слышала в своей жизни.
Медсестра сомневается. Кто знает, вдруг у меня на уме самоубийство?
– Я не собираюсь резать вены или что-то в этом роде, – поспешно добавляю я.
Наконец она кивает.
– Хорошо, но я должна стоять прямо за дверью.
Она уходит и через несколько секунд возвращается с розовой бритвой. Интересно, у них тут кладовка, под завязку набитая розовыми бритвами?
Я закрываю за собой дверь и включаю душ. Он выпускает холодные струи, но постепенно вода становится теплее. Я быстро сбрасываю одежду и вешаю на крючок на стене. От холодного воздуха я вся покрываюсь гусиной кожей.
