— Чегоооо?! Колдун?!
— Да не колдун, конечно… — девушка хихикнула — Так, пьянь местная… Так вот он говорит — раньше Лаберилл другой был! Цветущий сад! Круглые дома, зеленые парки, чистые реки. Города другие… Регионов никаких не было, представь? Потом Хорсетты появились. Потом эти… Нэйды.
— Откуда? — Аталь сунула согнутый палец в рот.
— А кто знает? — брюнетка оттолкнулась от стола — Вроде из других миров.
— А Сонгры?
Нэй покрутила головой:
— Про этих он ничего не говорил! Ой, Аталь! Ты что поверила, что ли? Не верь… Идиотик местный. Над ним весь Хатмон ржёт… Как нажрется, так и мелет… Невесть что.
Подошла к Аталине, обняла за плечи:
— Ляг поспи. Ты засыпаешь вон… Если Корделл явится, сама поговорю с ним.
— Нэээй… — Аталь обняла руками подушку — А этого колдуна как зовут?
— Мистисс. — подруга склонилась к ней и накрыла пледом — Спи, не бойся. Явится если… Должен же понимать.
Сказав это, она вытянулась в большом широком кресле.
Задремав, ни та, ни другая не заметили, как небо стало резко темнеть…
Видимо, собирался дождь. Да. Скорее всего.
Глава 21
— Аталь!!! Аталь, вставай!
Аталина разлепила глаза — Нэйлин тряхнула её за плечо. В первые секунды она даже сразу и не поняла, где она, что…
— Ну что… твою мать? Небилл тебя… АТАЛИНА!!!
— Только тронь. — сон отскочил, как резиновый мяч от пола — Корделл, не тронь!
Вывернув тело из — под пледа, Баррет прилипла к стене.
— Вы сказали, что не тронете её! — взвизгнула Нэйлин — Линар! Так нечестно!
Он стоял, как приросший к полу. С растрёпанными черными прядями волос, с остатками брони на руках и обнаженных плечах. Глаза полыхали пожаром, жар и ярость ощущались так, если бы они обросли плотью.
— Тыыыы… — протянул он — ты что творишь? Подлая дрянь! Подстилка…
Аталина тряхнула головой, волосы после сна сбились в комок, мешали смотреть. Затылок стукнул о стену и в полных раскалённой лавы глазах девушке почудилось беспокойство…
Нет. Показалось. Потому что вслед за этим тонкая ткань блузки треснула и Аталина оказалась прижатой к твёрдой железной груди. Щекой она чувствовала кожу, вперемешку с бронёй.
— Пусти!!! — зашипела Аталь и тут же захрипела, сдавленная рукой и животным страхом.
— Я тебя отпущу… — дохнул он ей в волосы — К Наблюдателям в гости…
Перехватив её тело, как грузчики носят мешки с песком, закинул себе на плечо.
— Благодарю… Нэйлин Ранн, кажется? За сигнал. Все будет оплачено. Не сомневайся!
Аталину ожгло холодом изнутри. По рукам и ногам вдруг пробежали мурашки…
— Нэйлин! — взвизгнула она — Ты конченная тварь! Ты меня…
— Ничего личного, Аталь…
Нэйлин открыла дверь, пряча глаза…
— Мне просто ОЧЕНЬ нужны деньги, цветочек… Прости.
— ДА ПОШЛА ТЫ НАХЕР! К НЕБИЛЛУ В ЖОПУ ИДИ, ПУДРЕННАЯ ДУРА!!!
— Закрой рот! — Корделл ударил Аталину пониже спины — Заткнись, не доводи меня!
Она орала дурниной, на всю улицу, на весь Хатмон. На весь Лаберилл. Орала сквозь боль, предательство, злые слёзы и близкое безумие. Орала, пока… Даже сама не поняла, как оказалась крепко прижатой к сухой траве за покорёженным шлагбаумом.
— ПУСТИ!!! — сердце громыхало, как железный шар в пустой железной бочке, девушка извивалась всем телом, пытаясь вырваться из — под бордовой руки — Пусти, Корделл!
— Я верил тебе! — рёв разодрал тишину — Я же тебе верил!
Приближающаяся гроза катала по небу пустые бидоны, пару раз плюнула молнией, осветив перепуганный небосвод. Корделл рывком прижал к себе трясущееся от злости (страха, холода?) упругое тело Аталины.
— Девочка моя… Вероломная тварь…
Будучи тренированной не только телом, но и сутью, памятуя регион и Красный Дом (не кричать, не паниковать, не спорить с клиентами, Баррет! Не спорить! Не плакать! Никому не нужны твои слёзы и душевные терзания, поняла? Ты поняла или нет?!), она постаралась успокоиться.
— Рэндар… — сделав усилие, положила руку на раскалённое плечо — Я и не собиралась… Дай обьяснить.
Он уткнулся лицом в её волосы:
— Объясни.
Чувствуя, как понижается жар, исчезают пластины брони, плавно заменяясь гладкой кожей, положила руку на другое плечо. Его пальцы, до того крепко сжавшие затылок, ослабли и теперь ласкали шею и спутанные волосы.
— Ну, объясни, Аталина…
Ветер шелестнул листьями деревьев, подгоняя заспанную, заблудившуюся грозу, затих на мгновение. Рванулся снова, крупные капли заколотили по траве, по крыше лайра.
— Объясни, Аталь. Объясни, пара моя… Обмани снова. Я поверю тебе. В сотый, в тысячный раз…
Он прижимал её к себе, желая защитить, истерзать ласками, наказать, убить… Что сделать, чтобы не отпустить от себя? Как объяснить, НАСКОЛЬКО плохо ему без неё? Даже хуже, чем ей с ним! Неужели не чувствует она этого? Не понимает? Неужели настолько холодна и слепа? Так велика её боль, что стеной закрыла боль чужую?
— Поедем домой, Аталь?
Скользнула по бронированной ещё щеке узкой ладонью:
— Я думала, ты меня ударишь, Рэндар.
— Я никогда не бил женщин, Аталина. Убивал… да. Многих убивал. Тебя…
И осекся. Заткнул рот себе, не надо знать его нареченной, что хотел удавить ещё тогда, когда понял, насколько крепко сжала эта лощеная холодноглазая шлюха ему глотку.
— Я тебя не могу отпустить, маленькая. Делай что хочешь, не отпущу. Убежишь ещё раз… Догоню. Верну назад. Заставлю остаться со мной.
— Зачем?! — стёрла с лица дождь — Зачем?!
Он отпустил её, встал. Броня почти исчезла, уступая место коже и ткани брюк — один из немногих раз, когда удалось остаться хотя бы наполовину одетым. Магия — не его конёк, это Аркас — мастер…
— Потому что я тоже хочу жить, Аталина Баррет. Поэтому ты останешься со мной, моя дорогая пара. Вставай, поехали.
Она поднялась, оперевшись на жёсткую руку, пытаясь угадать про свидание с Фретчем: знает — не знает? И, если знает, то что именно?
Лайр вёл сам. Давя гусеницами траву, дождь, желание выпустить когти и разорвать мягкий живот жертвы, выпустить наружу сумрак и гниль. Отправить суть к Наблюдателям. А потом ждать — сколько? Пятьдесят, сто лет, сто веков? Тот момент, когда вернут Великие ему его пару — новую, очищенную и возрожденную. Желающую только его. Принадлежащую только ему. Верную. Послушную.
Можно сделать и так. Но, точно зная, что сделай он так — вернётся она такой и… Никогда не затмит собой ЭТУ — заплёванную, залапанную дочь региона, в остатках блёсток и гари красных фонарей, с червоточинкой в душе и мутью в темно — голубых глазах.
