Неудивительно, что я так налегала на Кристину, писала ее красноречивее, расцвечивала ее ярче, выходя за границы ее образа. Пусть делает, думает и живет, озвучивая мои мечты. Она не хотела выходить замуж. У нее был талант, который она развивала. Она любила свою работу. Я подарила ей пронзительное желание не заводить детей, потому что, хотя я детей обожаю, мне хотелось наблюдать, как она будет сражаться в своей феминистской битве и победит.
Я хотела, чтобы мы смотрели и восхищались женщиной, которая не хотела тех вещей, которых всем женщинам – как нам твердили – полагается хотеть.
Я хотела, чтобы мы подружились с женщиной, которая выбрасывала за борт волшебные сказки и писала собственную историю. И с каждым ее законченным портретом я позволяла себе уделять немного меньше внимания своей собственной выцветающей галерее.
Я отступила на задний план, где могла безопасно стоять в тени Кристины. Где я могла на цыпочках идти по следам, оставляемым Кристиной и Мередит на земле, когда они уверенно ступали по ландшафту.
Кристина переживала такие обстоятельства, которых не пережили бы большинство других персонажей. Она проводила хирургическую операцию с приставленным к виску пистолетом. Исцелялась, поймав гигантскую рыбину и держа ее в руках. В мои самые темные часы, в мои самые печальные тихие моменты, в мои самые одинокие времена работа над образом Кристины придавала мне сил.
Тот пистолет, приставленный к ее голове, и та рыба у нее в руках? Я написала эти истории не без причины. Эти истории заставляли меня верить, что нет ничего невозможного. Эти истории были доказательством того, что я могу пережить что угодно, а Сандра, игравшая эти моменты, вдыхавшая жизнь в эти слова, в Кристину, создавала ощущение, что я смогу выжить и выстоять. Кристина Янг была живым обоснованием моих мечтаний.
Что это было для ботанистой сценаристки с нервным тиком, которая едва осмеливалась высказывать собственное мнение? Позвольте сказать вам, дорогие друзья: это было волшебство. И этот вид волшебства – до безумия необыкновенный.
Время, которое мы с Кристиной провели вместе, было для меня невероятно реальным. Когда произносишь эти слова вслух, они кажутся глупостью. Но это правда.
Я проводила с Мередит и Кристиной больше времени, чем со своими друзьями в реальности. Час за часом в монтажных, час за часом в кабинете сценаристов, час за часом в одиночестве над сценарием. Смотря телевизор, Даже если вы проводили с Кристиной всего по часу в неделю, смотря на экран телевизора, вы, вероятно, провели с ней больше времени, чем с большинством реальных людей.
Так что эти отношения были настоящими.
Те рельсы, которые я укладывала, тот поезд?
Они были настоящими.
Тот поезд несся по тем рельсам, никогда не опаздывая, всегда доставляя удовольствие.
Но теперь он направляется к своей последней станции.
Мы почти добрались до конца сюжетной линии Кристины.
Сандра О покидает наш фильм. Вскоре она уйдет. И когда уйдет она, вместе с ней уйдет Кристина.
Я буду скучать по мисс Кристине Янг.
Я не имею в виду Сандру О. Разумеется, я буду скучать по Сандре. Но с Сандрой я смогу повидаться, я знаю, где Сандра находится.
Нет.
Я имею в виду, что я буду скучать по Кристине Янг так сильно, что сердце зайдется.
В году «Да» это одна из вещей, которые меня тревожат сильнее всего. Я не уверена, что справлюсь.
А потом кое-что случается с одним человеком из моего списка «вместе до смерти» (назовем ее… к примеру, Пэм?). Пэм – моя подруга, которую я описала бы как воистину удивительного человека. Сильная и по-настоящему веселая. Остроумная. Добрая. Непринужденная. Верная. Любительница приключений. Но когда я кидаюсь с головой в этот трудный год «Да» и совершаю первые робкие неуверенные шажки к счастью, Пэм становится ледяной стеной. Я все чаще и чаще оказываюсь в ситуациях, когда Пэм все больше сердится на меня. В начале года «Да» случается один особенно некрасивый инцидент. Потом, пару месяцев спустя, некрасивая ссора. Я подолгу размышляю, пытаясь понять, не стала ли я внезапно сверхчувствительной. Или, быть может, каким-то образом спровоцировала такое поведение. Я ловлю себя на том, что осторожно расспрашиваю Пэм о некоторых ее замечаниях или поступках, которые кажутся мне попросту подлыми. Она уклоняется от любого конфликта. Я не понимаю, каким образом моя добрая, уверенная в себе подруга стала такой. Я обеспокоена. Но когда подобное случается снова, в показной и пассивно-агрессивной манере, я уже слишком далеко зашла по линии года «Да», чтобы с этим мириться. Теперь, всей душой готовая бросаться в трудные разговоры, я приступаю к ней с вопросом – что происходит? И разговор складывается нехорошо.
Я поступаю так, как всегда поступаю, когда хочу, чтобы мне сказали правду без прикрас. Я созываю свой внутренний круг «вместе до смерти»: Золу, Гордона и Скотта. Я знаю, что они не промолчат, если я не права, если я поступила неправильно и не обращаю на это внимания. Мы собираемся за ужином. Я рассказываю им все. Они молча слушают.
Я жду, когда же кто-то из них выступит, начнет говорить мне правду. Даст мне знать, что они думают.
Ничего. Они переглядываются. Их брови ведут между собой безмолвные дебаты. Но я в них не участвую.
– Что?! – в раздражении рявкаю я. Круг «вместе до смерти» никогда ничего не утаивает. – Скажите уже.
Наконец один из них решается.
– Мы все гадали, когда же это случится. Когда ты наконец заметишь, как с тобой обращается Пэм.
О чем это они?
Они говорят мне, что всегда подозревали Пэм. На их взгляд, Пэм не радует то, что я счастлива. Она страдает, потому что я изменилась, и они это заметили. Я больше не желаю быть прикроватным половичком, так что у Пэм больше нет никакой полезной функции. Они очень мягко объясняют мне, что Пэм никогда не была тем человеком, которым я ее считала.
У меня нет слов.
– Пэм? ПЭМ?!
Я ошеломлена. Я в ужасе. Я…
Я минуту сижу, закаменев. Закрываю глаза. И начинаю вспоминать все, что на самом деле знаю о Пэм. Все, что я на самом деле видела сама или слышала о поступках Пэм за те годы, что знаю ее. Не могу припомнить никаких случаев, когда она была бы «сильной» или «веселой». Она всегда на взводе – никакой непринужденности. Мне случалось видеть, как она была и мелочной, и злобной, и сплетницей, так что «верная» – это совсем не то слово. Но… она ведь никогда не была такой на самом деле? Верно? Верно?
И тут я громко ахаю.
Потому что это первый раз, когда я начинаю что-то понимать.
Те друзья, которых я создавала в своих дневниках, когда мне было одиннадцать лет? Те личности, и биографии, и качества, которыми я их наделяла? Те истории, которые я сплетала, чтобы создать мир, в котором у меня были свои люди? Люди, которые привечали пухлую девочку-аутсайдера в очках с толстыми «бутылочными» стеклами и некрасивыми косичками? Персонажи, которых я сотворила, чтобы у меня было свое племя?
