Нет, не смотрите на меня. Это лассо? Эти браслеты? Так, ерунда.
Я была в таком восторге от своей работы! Я была влюблена в телевидение. Влюблена в его волшебство. В этот темп, в это возбуждение. В эту креативность. Я писала: «ВНУТРЕННЯЯ ОПЕРАЦИОННАЯ – ДЕНЬ» – и строилась операционная. Волшебство!
В тот день, когда была достроена операционная, я провела в ней всю вторую половину дня. Одна. Играя. Это снова была кладовка.
Я хватала в руки хлопушки и вопила: «Снято!»
Я размахивала руками и выкрикивала: «Проклятие, Ричард, мы должны спасти его! Зажим!»
Сбывшаяся мечта.
Но когда я была не на работе, она словно переставала существовать. Я запихивала ее как можно глубже. Словно это была маленькая грязная тайна. Вспоминается фраза «держать под спудом». Но чем больше я ее прятала, тем грязнее она казалась. И тем несчастнее я становилась.
Я не понимала, как можно радоваться своему успеху перед носом у друзей, которые продолжали бороться с трудностями. Я беспокоилась, что они подумают, что я считаю себя лучшим писателем, чем они. Я заваливала эту проблему горами еды, чтобы справиться с ней. И, кстати говоря, жир создавал отличный баланс. Жирная и успешная – это сочетание казалось гораздо менее угрожающим.
Шли годы. Рождались новые сериалы.
Но вне офиса я продолжала гнуть свое.
«Я всего лишь сценарист».
Я часто это говорила. Это был мой расхожий ответ на все. Мой способ позаботиться о том, чтобы люди знали: я не считаю то, что делаю, особенным. Мой способ не быть гордячкой или зазнайкой.
«Я всего лишь сценарист».
Ни грамма кру́ти.
Никакого намека на кураж.
Я все еще не могла признать, что я влиятельна. Я очень старалась сделать себя меньше. Как можно меньше. Пыталась не занимать слишком много места и не производить слишком много шума. Всякий раз, когда я получала награду, я упорно трудилась, чтобы казаться капельку глупее, милее и проще перед лицом собственного величия.
Я просто хотела, чтобы все остальные чувствовали себя комфортно.
Самое забавное, что никто меня об этом не просил.
Просто казалось, что мне положено так себя вести.
Что так правильно.
«Я всего лишь сценарист».
Если все эти успехи не доставляют мне никакого удовольствия, то – видите? Не такое уж это большое дело. Я не считаю себя особенной. Я не люблю себя.
Ага.
Я НЕ любила себя.
Не знаю, изменилась бы я когда-нибудь, если бы Делорс не произнесла свои шесть слов и не случился бы год «Да».
Так что – да.
Теперь я умею принимать комплименты. Благодарить. Улыбаться.
Но теперь у меня есть эта новая цель. Я ее хочу.
Круть.
Я хочу ощущать, что вольна куражиться сколько угодно.
Я решаю: да, стремиться к этому – нормально.
– Если можешь привести доказательства, то это не хвастовство, – каждое утро шепчу я себе, стоя под душем. Это моя любимая цитата из Мухаммеда Али. Али изобрел современный кураж.
Я направляю себя на курс к полномасштабной кру́ти.
Люди вокруг меня мгновенно замечают эту перемену.
Трое моих ближайших друзей с наслаждением ее анализируют.
Скотт говорит мне, что это поразительное зрелище. Он говорит, что я стала больше разговаривать. Что прежде я была молчуньей. Что ему это во мне нравится.
Зола объявляет:
– Твоя энергетика изменилась. Изменилось то, чем ты наполняешь помещение.
Гордон говорит, что я стала выглядеть счастливее. И моложе. Он считает, что у моей клиентки будет больше знакомств.
Я определенно ощущаю разницу. Это и пугает, и веселит. Мысленно я стараюсь быть настолько высокомерной, нескромной и наглой, насколько возможно. Я стараюсь занимать столько места, сколько мне нужно занять. Не умалять себя, чтобы кто-то другой чувствовал себя лучше. Я позволяю себе бесстыдно и комфортно быть самым громким голосом в компании.
Я никогда не бываю просто везучей.
Я очень стараюсь думать, что я особенная, любить себя, быть своевольной.
Я стремлюсь к кру́ти.
Мужчины постоянно это делают. Хватай комплимент и беги. Они не умаляют себя. Они не извиняются за то, что сильны. Они не принижают свои достижения.
Круть, как я выясняю для себя, – это новый уровень уверенности. Теперь я вижу так много замечательных качеств в себе и окружающих меня людях! Словно раньше, прячась, беспокоясь и оставаясь несчастной, я не смотрела на людей вокруг и не видела, насколько они на самом деле одарены и восхитительны. Во мне наверняка не было ничего такого, что могло быть для них позитивным, воодушевляющим или вдохновляющим. Уж точно не тогда, когда я так старательно пряталась и пыталась быть маленькой или вовсе пустым местом.
Я начала думать, что мы подобны зеркалам. Что ты есть, то и отражают тебе обратно. Когда видишь что-то в себе, то можешь увидеть это и в других, а то, что другие видят в тебе, они могут увидеть и в себе.
Это глубокая мысль.
Или глупая.
Какой бы она ни была, все равно все сводится к Чудо-женщине. Встаешь вот так в эту позу – и через некоторое время начинаешь чувствовать себя как Чудо-женщина, и люди начинают смотреть на тебя и ВИДЕТЬ Чудо-женщину. И это заставляет их приободряться, когда они рядом с тобой.
Людям нравится быть рядом с цельными, здоровыми, счастливыми людьми.
На днях я лежала на траве, наблюдая, как носятся по двору две мои младшие, Эмерсон и Беккетт. На головах у них были светло-голубые вязаные супергеройские шапочки из «Холодного сердца», которые смастерила для них моя сестра Делорс. Да, я знаю, что никаких супергероев в «Холодном сердце» нет, но я переживала экзистенциальный кризис, связанный с принцессами, феминизмом и нормализацией образов, которые видят мои дочери. Меня мучил вопрос, почему все белье для девочек с супергеройскими мотивами, встречающееся в магазинах, только розового цвета, в то время как ни одного розового костюма у супергероев нет, и…
Слушайте, они носят светло-голубые супергеройские шапочки из «Холодного сердца», потому что я сказала им, что Анна – это юная супергероиня с чернокожей сестрой – но она отсутствует, правя другими странами, потому что, знаете ли, у нее есть работа. Вы воспитываете своих детей по-своему. Я буду делать это по-своему.
Эмерсон издает рев, подражая реактивному самолету. Беккетт все кружится и кружится, потом бежит, воздев свои еще не совсем двухлетние пухленькие ручонки в воздух, кудрявые волосы полощутся за спиной. Потом Беккетт замирает. Смотрит на меня.
